Сибирские огни, 1925, № 2

суконные хвостики на одежде так ярки на бело-сером фоне. Изумительно красива вся группа... И еще говорят, нет на севере красок! Под’ехал вплот­ ную; остановились обе нарты. Олени по обыкновению сделали полукруг и стали. Самоеды слезли, отряхнулись. — Дорова Ван-Хоба, дорово, не-юро! — Куда везешь? — Иевай Сале. • - — Чего надо? — Лечить. Ты куда едешь? — Так, ездил оленей смотрел, теперь в чум еду. Покурили. — Лакомбой. — Лакомбой, прощай, не-юро! — Лакомбой, Хоба! Я раз уже встречала этого высокого веселого самоеда. Сейчас слушаю их разговор и удивленно спрашиваю: — Хоба, у него какое дело до тебя было, и как он издали узнал, что ты едешь? — Никакого дела не было. Зачем ему меня? Ездил за сто верст. Ка­ тался. Нарту новую пробует; а увидал— самоед едет, поздороваться надо, вот и под’ехал. А я-то думала, что не поняла разговора: дорово, лакомбой. И из-за этого 10 верст сворачивать, да в такой мороз. Сильно дорожат друг другом люди в тундре. Я продрогла, и мы с Ван-Хоба решили заехать переночевать в чум к Егорке. Сильно стемнело, когда под’ехали к чумам. Пятью темными кучами кажутся сейчас во мгле чумы. Тихие стоят среди снежной тундры и курят­ ся дымом в морозе. Залаяли собаки. Олени стали. Я еле владею ногами, и мне стоит большого труда, не споткнувшись ни за одну из вырытых оленя­ ми ям, дойти до Егоркиного чума. Как тепло и уютно в чуму после долгой оленной езды! Весело горит огонь посредине чума, и когда ляжешь, дым почти не ест глаза. Егорова баба хлопочет с чаем. Наскребла снегу и повесила в тагане таять. Егор притащил мерзлую осетрину.— Ого, нас собираются хорошо угостить. Мой сокуй сброшен еще на улице, и в малице я могу шевелиться попроворнее, достаю соль для рыбы и хлеб. Шестилетняя Нюрка уже возле меня и с наслаждением жует русский хлеб— не частое лакомство. Баба поставила низенький столик, вытерала его варравой, и, вынув из крошечного сундучка чашки, перетерла их. Я не знаю, чего мне больше хочется—-спать или есть. Но настроганная Егором воздушно-мерзлая гора осетрины соблазнила меня и отвлекла от дремы... Мне кажется, нигде так чудесно не спится, как в чу­ му зимой. Надо только очень тепло укрыться. Травяной коврик и несколь­ ко ягушек защищают меня от холода снизу (пола в чуме нет), в головах положена оленья шкура, но кое-где соседится и снег. Костер постепенно угасает, последний дым уносится в верхнее отверстие, и голубое морозное небо будет смотреть через него в чум всю ночь, а сквозь маленькие отвер­ стия нюги там и тут заглядывают звезды. Холод и свежесть усыпляют бы­ стро и накрепко. Утром Егор смеется: — Любишь ты в чуму спать— сразу заснула, а мы с Ван-Хобой еще много сказок друг другу рассказали, пока уснули.