Сибирские огни, 1925, № 2

Е. ОРЛОВА. . Сюрче. Самый населенный пункт. Зимой пусто. Летом с'езжаются не­ водить инородцы. Приезжает и русский засольщик. Есть две избы, одна с русской печью: пекут хлеб рабочим и инородцам. Изба, как и все здесь, не конопачена, без крыши и даже пол земляной. Долго здесь не заосенуешь. Песок и тал кругом. Везде сохнет юрок, пазем, наложена стоповая рыба. 10 чумов. Я пошла в -чум к Андреевым. Это самый чистый чум, какой я видела на Тазу. Гостеприимны очень: чай, рыба, морошка. На женщинах белые кофты и платки. Они сильно смущены, быть может, потому, что две из них беременны последнее время. Одна из них, жена молодого остяка Андреева, а другая, к моему величайшему удивлению, жена Б. Он ехал со мной в каюке, но я не знала, что у него жена остячка. Представьте себе: Тазовская губа, чум: русская— остяк, остяк— долганка, остячка— эстонец, это Б... бывший доверенный царившей по Оби когда-то фирмы Плотникова. Какое расовое смешение! Б. сначала немного стесняется, но несколько шуток с моей стороны при­ водят к оживленному разговору даже женщин. Я обещала зимой побывать у Андреевых в избе, в верстах 600 отсюда вверх. Между прочим, на обратном пути я видела и «Леньку», шустрого восьмилетнего остяка, который ножом из дерева резал чудесные вещи. Его потом Б. привез в Хальмерседе и он учил меня по-самоедски, а я его грамоте. Какие веселые были эти уроки! И, быть может, правда, что от смешанных браков родятся очень способные дети. Я хорошо обогрелась у Андреевых, и пошла в чум к Якши. Якша богат. У него много оленей. И чум у него обширный, но неряшливо тут очень. О Якши я много слышала. На весь Таз он один имеет в чуме вместо костра железную печь. У него есть теплый балок*), в котором он зимой возит жену и дочерей. Дочери у «его красавицы и щеголихи: на них суконные красные парки с желтой отделкой, черные волосы заплетены в косы, сложены на го­ лове, а не опущены, как у других, вниз. Обе молодые, хотя у старшей уже были дети, говорят, от русских. Но это ей не в укор. В чуму много посуды и даже огромный и невероятно грязный самовар. Его не ставят. — Пусть знают, что я богатый,— говорит Якши.— Я жену зимой балке вожу и дочерей, ты знаешь? Я много на Енисее был и могу, как русский, жить. А здесь юраки ничего не понимают. У меня баба к тебе зимой в гости в русском платье приедет. И Якши и его жена лосня гс i от жира. Видно, они очень ленивы, пока я была, ни разу не встали. И никогда и потом в этом чуму мне не предлагали чаю. Должно быть, русские на Енисее отучили Якши и от самоедского госте­ приимства. Но, говорят, Якши прекрасный охотник. Прошлую зиму он уложил семь диких оленей. Трудно поверить этому, глядя сейчас на его сырое, рыхлое тело. Я еще зашла в самый крайний чум. Он удивил меня своей ветхостью и малым размером. Никогда после не видела я такой нищеты. Старик и ста­ руха. У обоих застарелая болезнь глаз. Безысходно холодно, дымно, тесно, грязно... Это паршивый зверь в логове, а не человек. В девять часов вечера мы ушли в Сюрче. И, несмотря на темноту, шли всю ночь. Катер торопился во-время сдать товары и обратно взять рыбу, чтобы успеть сдать в губе на «Марию». Проспала одну ночную стоянку, а в пасмур­ *) Балок—крытые нарты с железной печкой, п которых русские промышленни- ик возят свои семьи.