Сибирские огни, 1925, № 2

к огню: опять срезала. Гак она пекла лепешки. Возле нее возился мальчик лет двух. Быстрые черные глазенки, облезлая мальченка на смуглом тельце. Это внучек Ауле. Мать и отец в другом чуму живут, а Ауле всегда здесь. Малютка возится с острым ножом: выстругал себе палочку, зажег об ко­ стер, улегся и «покуривает». Да он и по настоящему курит— дед несколько раз давал ему затягиваться от своей трубки. Хлеб ему очень нравится, но когда я попробовала дать ему сахар, он выплюнул его с страшным ревом и долго обидчиво всхлипывал на коленях у бабушки. Потом снова стал вертеться у огня, возиться с ножом, играть с собакой. Сколько раз падал почти в самый костер. Но ни бабушка, ни дедушка нисколько не беспокоятся, хотя любят его очень. Вечером я пошла в соседний чум. Здесь живет самоед Лапсуй. Мы с ним познакомились еще на зимовке и там мне его рекомендовали, как хит­ рого, пронырливого инородца. У него огромная голова, покрытая очень вьющимися волосами. Говорят, он шаман. Говорит по-русски, так как долго жил на Енисее. Я спрашивала, не пошамамт ли он? — Нет, теперь давно не шаманю, русской шаманить не буду. Другой шаман есть. Поживешь— пошаманит. Лапсуй рассказывал о своей прежней жизни, когда у него было много оленей, об Енисее, о Норильских горах, где есть горящий камень (каменный уголь) Я долго просидела у него. Уже совсем стемнело. Я заглянула, проходя в чум, где сильно кричали: оказывается, играют в «двадцать одно» и страшно ссорятся. Шел сильный дождь, и я залезла в свой чум. Ауле уже крепко спал. Сидоров и старик лежали и о чем-то тихо разговаривали, а старуха раэЕешивала на вешала пимы. Я ткнулась в ягушку и быстро уснула. Проснулась от шума дождя и ветра. Погода разыгралась во-всю. За мной встали и остальные. О, Ауле, оказывается, каждый день бабушка умы­ вает личико, а его грязные рученки были впервые за два года жизни тор­ жественно вымыты в это утро. И сколько грязи сошло с них! За чаем все очень радостно смеялись, когда я, принимая чашку, сказала: «мась, мась!» Старик через Сидорова об’яснил мне, что на губе погода разыгралась сильно. И, быть может, мне придется здесь прогостить много дней, так как никто не рискнет везти в такую волну по открытому заливу. Но мне не было досадно. Уж очень сближающая получалась обстановка, ничем не при­ крытая, несколько дней предо мною будет жизнь нескольких чумов... Я пила чай, и, никуда не торопясь, слушала Сидорова: — Вот как, скажите,— говорит он:— я собираюсь жениться на са­ моедке. Что ждать? Поедешь в Сургут— купцом не будешь, а в людях жить небольшая радость. В чуму тоже хорошо, по своей жизни не соскучусь. Я приглядел одну. Хорошая. Куплю 20' оленей, заплачу калым. Она оленей принесет, амгары, чум. С хорошей бабой можно богатым стать. В чум начал задувать ветер. Вход со стороны реки закрыли и сделали с противоположной стороны. По другую сторону чума— молодожены, род­ ственники старика. Молодой плетет веревку из мочала, а женщина выделы­ вает олений выпороток. Пришел Лапсуй. Сказал всем: «Лакомбой*) и уселся играть в пешки с Хазовоко-Ядни. Это их научил Сидоров. Играли долго и серьезно. Когда кончили, я стала уговаривать Лапсуя, чтобы он мне показал содержание свя­ щенной карточки, что стоит у него позади чума. Лапсуй все-таки видал виды *) Лакомбой—непереводимое приветствие.