Сибирские огни, 1925, № 2

Пишущий эти строки пытался внедрить в кассу партизан эту песню, как всем знакомую по своему мотиву. Но кроме простого интереса, дело дальше не шло. Стихотворение охотно читалось, даже изредка переписы­ валось, но чтобы подобно своему оригиналу стать своего рода националь­ ной песней,— до этого было, как до звезды небесной, далеко. Самый дух рагозинского стихотворения был чуждым для крестьянского чувства. Что могли дать ему, например, такие образы из этого стихотворения: «В стороне буржуев ропот: Нас каЖинталь променял, Пролетарскою пятою Всех кумиров растоптал!» Или что могли говорить партизанскому пониманию имена Дарвина,, или Франклина, или всех греко-римских богов? Но вместе с тем, рагозинские стихи охотно читались. Об’ясняется это. тем, что стих Рагозина увлекал своей звучкостью, своими сильными выра­ жениями, как раз гармонирующими с настроением бунтарской души. Пар­ тизанская масса зачитывалась стихотворением Рагозина «Небесный прово­ катор». Содержание его такое: на небеса забирается еврей Шмуль. Под­ смотрев, что Адонай играет с Левиафаном, и заметив, что апостол Петр спит, Шмуль вытащил у бога из кармана тайную заповедь, которая разделяла людей ка рабов и владык: «Она держала неба свод И царские короны, Благословляла палачей Держать подножье трона». Когда обнаружена была кража, владыка взбеленился. На шум собра­ лись все чины. Бог бранит их за халатное исполнение служебных обязанно­ стей: влетает и Гавриилу, и Михаилу... Чудотворцу дается распоряжение: «Никола! дуй в разведку! И в орган божеский «Звезду» Немедля дай заметку»... Наконец, Адонай берется за привратника Петра: «А где привратник? где ключи?» — Я здесь, великий боже! Бог разражается бранью по его адресу: «Ведь ты, ты небо провалил, Как Азеф в пятом годе... Христу ты трижды изменил... И мне хошь в этом роде?» Партизан увлекала в этом стихотворении не мысль автора, который пытался сказать, что религия создана по> образу и подобию земных вла­ дык, их увлекали не образ Адоная, играющего с Левиафаном, не образ Азефа, не фигура привратника, а те хлесткие выражения, которыми напи­ тал Рагозин свое стихотворение. А это' как раз и подходило для партизан­ ского чувства. Несомненно ближе стоял к партизанской душе, чуждый сознательного подражания первоклассным образцам, Белолипецкий, передававший на по­ нятном для массы языке свои непосредственные впечатления и пережи­ вания. Его стихотворение «Тайга», в котором он воспевал Саянскую тайгу, как любимую и любящую мать партизан, некоторыми частями распевалось, как своя песня.