Сибирские огни, 1925, № 2

Леонович подходит вплотную к кровати и смотрит мне в лицо, накло- кь. Результат тот же. \ -— Вы больны?— спрашивает он меня. Молчу. — Сейчас же пошлите за доктором,— оборачивается он к вошедше­ му с ним надзирателю. Надзиратель уходит. Тогда вмешивается мой брат и говорит: — Не надо доктора; он вовсе не болен,— и об’ясняет про бойкот. Леонович разражается сетованиями на мою «неблагодарность» (не знаю уж, за что) и уходит. В соседней камере у Кострикова и Рехлинга с ним что-то говорят, после чего он уходит из корпуса. За свое «выступление я не был наказан, но возможно, что в связи с ним я после того находился в «привилегированном» положении до самого лета, пока Леонович не уехал в отпуск. Когда моего брата, который за хра­ нение оружия был приговорен к административной отсидке на три месяца, перевели в красноярский барак, меня ни с кем не «соединяли», и я сидел один. Точно также меня дольше всех держали на прогулках во дворе одного, в то время, как весь корпус гулял уже группами камер. Только летом, как я сказал уже, по уходе Леоновича в отпуск, меня перевели вверх в камеру, где сидел Кашинцев, и тем самым влили в ту прогулочную группу, к которой он принадлежал. В нее, кроме нас двоих, входили Моисеев, Арон, Красин, Ключарев, Изергин и Ешин. Перевод мой осуществился не сразу, а лишь после долгих настояний всего корпуса. В течение весенних месяцев 1906 года сформировывалась и созыва­ лась первая государственная дума, первый «вроде, как парламент». В этот момент и скептические люди ожидали амнистии. Ожидала ее и наша брашка. Ей это было тем более простительно, что об амнистии, как о неизбежном, нам неоднократно говорили следователи, прокуроры и тюремная админи­ страция. И каждый намек, а тем более уверенное заявление официальных лиц, наши ребята ловили налету, быстро фабрикуя из этих мух форменней- ших слонов. Ожидание амнистии, длившееся месяца полтора, отняло у нас немало времени и здорово потрепало нервы. Амнистия была предметом многочислен­ ных длиннейших дискуссий и бесчисленных информаций. Спорили и о сро­ ках, и об об’еме, и о формах амнистии и решительно обо всем, что как-либо можно было к ней пристегнуть. Словом, сил на это дело было затрачено очень .много. Ожидание амнистии было настолько напряженным, что доводило не­ которых товарищей до галлюцинаций. Так, я помню, Моисеев, сидевший в одной из камер верхнего этажа, однажды взволнованным голосом оповещал нас о том, что он видит у ворог тюрьмы толпу с красными знаменами, при­ шедшую освобождать нас. На самом же деле никто не приходил и... не при­ шел. Мои друзья и соседи, юные каменотесы, которые с такой задушев­ ностью каждый вечер пели про «Священный Байкал», ходившие в вовсе раз­ валившихся штанах, накануне какой-то «твердой» даты амнистирования мечтательно вырабатывали подробнейший план завтрашнего дня на воле и в первую голову план приобретения новых брюк. Первая Дума, как все помнят, открылась тоже требованием амнистии, и все время до самого моего выхода из тюрьмы, в начале июня, призрак не­ уловимой феи амнистии продолжал дразнить воображение всех нас. Правда, то, что царь не даст амнистии— нас не пугало. Тогда, летом 1906 юда, все мы были твердо уверены в недалекой победе революции. Того пессимизма и