Сибирские огни, 1925, № 2
— Как двусмысленно составлено... — Конечно, это только начало. Нам нужно уплотнять все силы, со бирать их... Город зашевелился муравейником. Обыватели читали манифест, го ворили: «Да, да, наконец», а какая-то тревога уже сковывала страхом и предвидением грядущих бед их робкие сердца, их мысли, закоченевшие в подчинении и обыденности. Никго не высказывал своего страха, но он ясно чувствовался в натянутых улыбках, растерянных взглядах, в том, как пальцы свертывали и развертывали желтовато-серый, мелко напеча танный лист, переносимый из одного дома в другой. Еще задолго до заседания, городская дума была полна народом. Яви лись люди, почти никогда там не бывавшие: зубной врач Перельман с женой, двое лесничих, врач Панкратов, которого всегда хвалил в кухне Петруха: «ловкий парень, добрый,разговорчивый. Небось, за горячее голой рукой никогда не хватится». Пришли две-три семьи, в составе которых были студенты и курсистки, сумевшие до забастовки железных дорог выехать в Волжанск; с удивлением увидели в рядах Екатерину Павловну Сумихину, учительницу Троицкую и несколько учителей низших школ. Сошлась и вся «волжская революция». Попадья Глубоковская с торжествую щей улыбкой на жирных губах, с ярко-красным бантом на взбитых, зави тых волосах. Сзади скамеек плотной стеной набились ученики учитель ской семинарии, мелкие торговцы с сумрачными, сердитыми лицами, ме щане-землепашцы, мещане-ремесленники. Долго не выходили члены думы, долго не начиналось заседание. Гул в зале все увеличивался и увеличивался. Наконец, вышли. Впереди— пред седатель думы, аптекарь и домовладелец Рейнгольд с расчесанными ба кенбардами, в безукоризненном сюртуке, с непоколебимой официальностью на лице, известный, хотя и не гласный, ростовщик. За ним— городской голова Филипп Филиппович Ласков, а там три члена управы и лесные, кожевенные, мануфактурные, мучные, галантерейные торговцы и, наконец, суетливо озабоченный, старавшийся оттенить свою близость к наиболее крупным «китам», секретарь думы Ипполит Владимирович Любомудров. Рейнгольд сел, потом торжественно поднялся. — Прошу встать. Распоряжений от центральной власти мы еще не получили, но вот с газетами пришел высочайший манифест. Огласите. Любомудров прочел манифест без всякого выражения, подчеркивая только «мы», «волею божиею» .. — Прошу заслушать текст всеподданнейшей телеграммы. Чей-то одинокий, юный голос: «долой»— свист... Гласные переглянулись и сдержанно, вполголоса заговорили, как-будто не услыша ни вскрика, ни свиста. — Что-ж, прекрасно. Возражений нет... Принято. Принято. Пере хожу к очередным делам. Первым вопросом на повестке стоит вопрос о сдаче лугов за Волгой. Прошу зачитать доклад. — А о манифесте вы ничего не скажете? Голос Екатерины Павловны Сумихиной был силен, спокоен и ясно прозвучал во всей коробке залы, плотно набитой людьми. . — Да вы там уже о лугах оставьте,— подхватил Монетов своим ро кочущим басом. Рейнгольд сделал едва приметный знак глазами Любомудрову. Тот, возвысив голос, продолжал чтение. — Манифест...— Оглушительно зазвенел молодой тенор. Рейнгольд встал.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2