Сибирские огни, 1925, № 1

В. его голосе вдруг зажигается властная притягательность старого, Лена бледнеет, и йспу'гайно, едва шелестит губами: '— Нет, Володя. Я ищу путей к жизни, не путей к смерти. Пошатываясь, возвращается в комнату, и кажутся Лене слова ее напыщенной и лживой фразой. Больше не слушает споров Михаила и" Матуса, достает из чемодана старые письма обоих и долго читает и сравнивает, растерянная, измученная. Произошло это так просто. Ослепительно играл на золотых струнах лучей солнечных первый сияющий день мая. Бесконечно тянулись колонны за город, к тюрьме, к могилам казненных. Бунтарское, неукротимое разжигали багровые колы­ хания знамен. Сердца разлились в зачарованном, застывшем воздухе при­ зывными, свирельными песнями. Город вытянулся в одну многоцветную ленту, точно радуга, разогнувшись упала на улицы. Внезапно: шелковая, пурпурная тень освобожденного Прометея при­ ласкала щеку Михаилу, прижатого к перилам моста. Оторвался, безвольно гютянулся к знамени, встал в ряды, н жарко и звонко ушам от прихлы­ нувшей крови, и жестокие каменщики, невидимые, разом застучали мо- лбтками в виски, и в грудь, и в руки, во все растрепетавшееся тело. И вдруг приблизилось к нему знакомое, смуглое лицо, и бронзовые губы, насмешливо сжавшись, выронили: .— Вы знаете, что идете под знаменем партии с.-р.?.. Чувствую,— с трудом ответил Тропп. — Когда внесете членский взнос? — Сейчас!— крикнул, бесконечно изумляясь себе, и тотчас же под‘- ялось безмерное горе в душе, и позднее сожаление о дико-непродумам- ном— так чудилось—ответе. Дахно с деланным равнодушием вынул карточку, педантически за­ черкнул первые четыре месяца, а в графе «май» аккуратно вывел: — Три рубля. Долго говорил Михаилу о каких-то обязанностях, предлагал где-то выступить, куда-то поехать, говорил самодовольно, беспрестанно повторяя: — Мы старые партийцы... — Мы борцы 905 года... А Тропп неотрывно смотрел на смуглый низкий лоб и удивлялся: как этот лоб мог зарасти так густо неприятными, блестяще-черными волосами? Незаметно выскользнул из толпы, бегом, не озираясь, ринулся в степь. Лишь у полотна железной дороги снял шляпу, вытер пот со лба, передохнул. И безмерная, терпкая горечь тихо вползла в горло,гзастыла горячим комком. Взглянул на левую руку, нывшую тупою болью: тут только заметил, что, сам не зная, когда и как, прокусил ее до крови. Едва просочились, стекли на рельсы две капельки крови, и острые следы зубов описали алый полукруг у основания большого пальца. Сел на дорогу и долго, не отрываясь, следил, как две стальные змеи безнадежно гнались друг за другом по серой степи. Взял одну свою руку в другую и громко самому себе: — Мне жаль тебя, писатель Тропп, ты сам не знаешь, чего хочешь. Бедный, глупый Михаил Тропп!