Сибирские огни, 1925, № 1

кто сюда поедет. До весны не тронут, а там видно будет. Чуть что—;в тайгу свернете и амба. Чепуха! У Молчанова сперва канитель на душе завелась. Мысли испуганно заме­ тались. А потом— ничего. Пришла мысль куцая, спокойная и простая: «будь, что будет, подождем». У Мишки веселость надломилась, но потекла дальше. — Плевать, не сунутся в дебри. И на утро опять шли и кололи клепку. С собаками было легче. Накладывали на нарту до сорока пудов пряно- пахнущей клепки. Собаки брали дружно, с надрывом, а потом далеко видны были на проливе мохнатые трусящие зады. Сквозь хруст и шелест морозного говора еле слышны были окрики Семена: — Та-та, Цыган, та-та-та. Сдержал таки слово Вятский. Привез, из города жену свою Настю. Устроился Вятский в коптилке, угол себе отгородил, нары из шелевки сде­ лал, обстругал, обзанавесил ситцем, цветистым, как поле васильковое. А в другом углу— бондарь с :<Юкалой». Стояла коптилка под самой горой, утыканной ельником. Ярусом гар- мончатым видна была она чуть ли не с Погиби на берегу сахалинском. Коптилку эту в зимовье семейной берлогой прозвали. Ждали приезда Силина из города с солью, со снастью нужной и с ве­ стями добрыми. Пока что клепку колоть кончили, к шампонке приступили. С утра уходили уже не на дальний мыс, а тут же из тайги, где зимовье стояло, на берег плахи таскали. Порыхлел снег в тайге, жидок стал, как просовая каша. Глубже нога в снег уходит, онучи мокнут и преют в унтах пятки. Тепло идет. Мягче нале­ гают ветры на прозелень таежную, гулко колют на фарватере лед, и стелется он тропой черной и помертвелой от края до края небесного. Поверх льда во­ да пошла вишневым сиропом и стало трудно ездить на собаках. Режут соба­ ки лапы об лед, как об шипы стальные, и плачут звериным воем на полные луны, истекающие плавленной медью. Вот, вот тронется лед на проливе, и откроют большую дорогу тяжелые волны фарватера. Таскали плахи веревками по талому снегу. Молчанов в тюрьме годы сидел и не ругался. Но сегодня, когда оборва­ лась веревка и с шумным кряком Молчанов ударился головой о пень, и лицо его серое, как чумиза, стало еще бледнее и сморщилось от боли, от струйки крови, стекающей из глубокой ссадины, он крикнул: — Тит твою м... Ох, ох!.. Мишка смеялся, присев на снег и держась за живот, ' Рожнов тащит две плахи сразу и поет:— Горький пьяница, выпьем, дубинушка, еще раз и еще раз. Над головами каркает седой « т старости и инея ворон. — Кра... Рожнов щурит глаза, поднимает лицо кверху и дразнит ворона: — Как, как?! ах, ты, стерва божеская, видишь как,— топором и ве­ ревкой. И сегодня еще бондарь порезал себе стругом руку до кости, а Курову лесиной смяло ногу.