Сибирские огни, 1925, № 1

— Храм или казарма? Ярость стада иль вдохновение народное?—И чувствовал себя в плену у силы ураганной и жестокой. Подплыл текучий, пепельный, напомнил тихо: — Массовка кончена. Лена взяла об руку мужа, и тот тупо, автоматом, потянулся за нею к выходу. Дорогой молчали и были друг другу незнакомые, посторонние, и только у самого дома Лена к Троппу и, вливаясь в него любовным взгля­ дом, вдохнула слово ласки. И недовольно, испуганно оглянулась на Матуса: уж не услышал-ли? Но Матус давно ушел, не прощаясь, нырнул во тьму нелюдимых, медленных своих раздумий. III. Нашел иль потерял себя. Никогда еще стылая обыденность в халате цвета хаки так плотно не запахивала холодную, неуютную комнату Троппов. Никогда еще так нагло не прыгали в лицо пустые бутылки на окнах, миски с грязной во­ дой под кроватью, ненужные пыльные книги, развалившиеся на ветхом бархатном диване и хромых этажерках, докучные лифы и кофточки, про­ тертые коврики и все - в буром коконе лоснящихся обоев. Никогда еще не скрипел так ржавый голос квартирной хозяйки, престарелой актрисы с десятком шавок и дюжиной засиженных птичьих клеток. И лишь теперь заметил, что Лена по утрам пудрится, что у хозяй­ ки, Прасковьи Пафнутьевны, вставные лошадиные зубы, рыжий парик и, может быть, вставная голова, до того вся она фальшивая, скрипучая, вставная. Обычно Тропп шутя перелетал через эту «обстановочку», как на­ зывал ее, слепо прищурив глаза, но теперь, точно дождавшись часа сво­ его, «обстановочка» прыгнула из-за угла, чтоб добить, обессилить цинич­ ной своей наготой. И когда садился за стол, пытаясь закончить роман, шавки, мопсы, канарейки, облезлые лиловые попугайчики поднимали дикий визг, и писк, и лай. Дворняги и ветхие пернатые виновато визжали, старуха гонялась за шавками с выбивалкой и неостывшими еще щипцами, Лена нудно наво­ дила порядок, переставляя стулья по комнате, словно от этого должны были произойти необычайные перемены в доме, перо под рукой истери­ чески скрипело и плакало синими кляксами. С размаху вонзал ручку в стол, вскакивал бешено, так что кресло, кверху задрав кривые ножки с медными колесиками, грохоча, падало на пол. Цедил медленно, искоса поглядывая на жену, точно она одна во всем виновата. — Об-ста-но-воч-ка... Ро-ман ник-ког-да не будет ок-кон-че i... ...А меж тем, как легко— и так недавно— одолевали они с Леной хриплое удушье каждодневности! Каждый боролся по-своему: Лена, повесив посреди стены (как раз там, где от железных труб бурые потоки) «Остров мертвых» Бёклина, умела запутать солнечный луч в стыдливо заштопанные занавесочки, умела унести его вечно несвежую, вечно усталую мысль в нирванну. А Михаил, когда говорили ему, что «среда заедает», что нет для работы обстановки, нет красоты— отвечал гневно, раздраженно: — О, не трудно быть эстетом, когда холеные, янтарные руки твои не знают работы, ноги тонут в коврах, пьешь из фарфоровой посуды