Сибирские огни, 1925, № 1

ми катившихся из детского сада, увлекали зачем-то нищих с паперти, хором целовали какого-то Андрея Петровича, «борца за идею», как сооб­ щил в благоговейном молчании лохматый; а вечером, при веселом шипе­ нии шаловливых плошек на ступеньках городской управы, ввалилась бес­ толковая, ухмыляющаяся армада бородатых и седых детей на торжествен­ ное заседание думы. Матус, потерявший было чету Троппов, вновь разыскал их, чтоб таинственно, весенним солнечным зайчиком озарив губы, об‘явить: — Есть таки собрание?.. Гм... Со-вер-шен-но кон-спи-ра-тив-ное... В моментальной фотографии «Миньон». Будь-те у-ве-ре-ны. — А нас пропустят?— Это Лена, волнуясь. — Будь-те у-ве-ре-ны! У меня там знакомый студент. Оказывается, старый эсер. Настоящий. Будь-те у-ве-ре-ны. Эс-ер— звучит в ушах мистически, почти как: — Франк-масон. — Что-ж, идем,— поддерживает Тропп,— если нечего будет сказать, авось, найдется, кого послушать. И друзья бегом на почтовую. Зал, где обычно нижние чины с чопорной чаркой в одной руке и с альбомом, кверху ногами, в другой чинно снимались «с выражением на лице», вместе со своими «милашками», был нынче наполнен реалистами в фуражках с вырванными внутренностями и оторванными гербами, небри­ тыми студентами, сбежавшими с десятого урока, мимохожими солдатами, выдолбленными из ноздреватого дуба, и двумя десятками барышень в черных платочках и жакетках, с заранее внимательными длинноносыми лицами и взглядами, приклеенными к люстре, символизирующей седьмое небо. Между ними бегал сам владелец «момен-тальной» фотографии, пе­ пельного цвета, существо с текучими, как рыбий жир, глазами, хлопот­ ливо подавал стулья, приговаривал: — Не стесняйтесь, рассаживайтесь, как дома, вы же видите, что я сочувствую политике с 904 года. И тут же примороженным шопогом: — Об одном прошу, господа товарищи: не слишком громко говорите и вообще — речи между нами— вы же понимаете... Особенно охаживал кучку рабочих, угрюмо жавшихся за колоннами, и группу служивых в последнем ряду, каждый из которых держал в правой— махорочную ножку, а в левой— семячки. Солдаты дымили и со­ рили, а текучий пепельный человечек хлопотливо, радушно об'яснял: — Сочувствую тринадцать лет и молчу, как вобла. Сами понимаете: режим... Очень страдал с семейством. Имел книжную лавку, нашли за­ прещенную литературку, запечатали меня сургучем, теперь поневоле мо­ ментально фотографирую. Посудите сами, господа товарищи: режим и бюрократия. Триста лет молчим. Немые солдаты невразумительно мычали, поплевывая шелухой и по­ пыхивая махоркой, а рабочие тоскливо переминались с ноги на ногу. — Когда же начинается? Кто здесь за главного, значит? Послу­ шать бы уж по-человечьи, что-то делается... В зале то же напряженное, требовательное ожидание, какое весь- день владело толпами на улицах. Ожидали кого-то главною, кто встанет, расскажет, научит, а главною -то и не было.