Сибирские огни, 1925, № 1

Но никто не выходил, и было обидно, и люди не знали, что делать. Не было гнева, отлегла ярость, не хотелось ничьей крови, лишь до боли, до радостного всхлипывания хотелось быть смелыми, быть героями, по­ страдать, пострадать за тех, кто, казалось, навеки избавил от всяких страданий. И потому упорно пели запретную строчку, и потому упрямо топо- тались в талом рыжем снегу, грузно набухали тучным гудом: • — Да, выходи-же, эй! Фа-ра-о-ни-я!.. Повторяли, пока не выпал на ступени заикающийся детина в ла­ кированных ботфортах, с нафабренными усами, взвитыми Вильгельмом, к каланче, пока не спросил, сюсюкая и осекаясь: — Чем м могу с-служить-с, господа? Никто не знал, что сказать, чего потребовать,— только еще безгран- ней стало жутко— новое сознание своей безбрежной власти над ботфор­ тами, шпорами и шашкой, над осекающимся голосом и востренькими ши- лами усов. Так простояли бессмысленно, безмолвно, цруг против друга, тысяча и один, пока лохматый студент не выскочил на тротуар и, задыхаясь, вы­ палил, высадил душную пробку толпу распиравшего слова: — Дол-ло о-о самодер р ржа-а-а... И ту т сбежались в кулаки костлявые руки, поднялись к небу бес­ пощадные палки, заревели груди, и оборванный солдат пронзительно цык­ нул, сплевывая меж щербатых зубов, вложил два пальца в рот и засви­ стал нещадно, грозно вращая белками. Былинная радость всесильного посвиста соловья-разбойника распла­ сталась, рассвисталась над дремучим лесом человеческим, залившим серую площадь, и громче всех над безумным свистом гаркнул одноногий Фомка: — До-л-л-ло-о котор-р-рого...-— гулко стукнул деревяшкой о мостовую. Екнули, уныло упали глаза пристава, а студент, раскаленный властью тысяч, приказывал: — Прочь! В отставку! Да. Мы требуем... И Тропп вдруг почувствовал, как из груди его выскочило неистовое, до визга криклиьое, взревело: — Да, тре-е-е-е... И из Лены что-то само-по-себе подхватило: — Кровопи-и-и-ийцы, тре-е-е-е... Темными мышами в душной мышеловке бегали перекошенные ужасом смерти глаза человека в ботфортах, и губы, коченея, бормотали: — Мы уйдем. Мы все уйдем. Как прикажете-с... Толпа вдруг смолкла, сгасла, крики опали, утоленные мертвенной покорностью лакированного человечка. Только рабочий в чугунном, так чудилось, фартуке хмуро ткнул детину мимо усов в погоны, неуемно буркнул: -— Снимай погоны. И чтобы не-мед лен но. То-то-же! И чтоб глаза тебя не видели, фа-ра-он-ская мор-да тво-я па-учь-я... Детина звякнул шпорами, перед кем-то расшаркиваясь, и, вырвав по­ гоны вместе с куском сукна, пропал, проглоченный коричневым зданием. А толпа, больная от невыносимой потребности двигаться, бежать, петь, хохотать, орать, смеяться, целоваться,— покатилась, громыхая по улицам, на фабрики, заводы, срывала занятия в школах, зачем-то прихва­ тила по дороге десяток бутузов из третьего народного училища; рабочий посадил себе на плечи двух малюток в перелинках, солнечными комочка­