Сибирские огни, 1925, № 1

весталкой станет блюсти какую-либо революционную традицию. Она умеет метаться, изнывая от ужаса, при виде раненых, пригнанных с фронта, но восстать против войны— догадается, решится? А Михаил— что Михаил? Разве не хотел пойти на фронт? Пойти, с мыслью о том, чтоб не убивать, но быть убитым, умереть потому только, что туда, в ямы окопов, пригнали еще двадцать миллионов пудов мороженого мяса чело­ вечьего. Матус разошелся. Впал в любимую свою тему —о прирожденной бесталанности, безволии рода женского, о том, что Лена—палка в колесе на пути Троппа, о том, что нужно либо приять войну, либо одинокий бунт против нее—дезертирство; о том, наконец, что и приятие бунта— позор, ибо что-же это за бунт, когда, пойманный, платишь пять рублей становому приставу. Не о приятии бунта —о приятии революции рычит Петроград. И нужно приять,— разом оборвал Водяной,— и идем приять, Миша, идем. А вы нам,— ядовито Лене,-—чего-нибудь для внутреннего приятия... Например, сосисок горячих... — Я с вами,—не гцядя на Матуса, глухо отозвалась Лена и, молча одевшись, трое выбежали на улицу. II. «Встава-а-а... подыма-а-а...». Растерянное волнение бежало по улицам серыми и черными тенями испуганных обывателей. Боялись самих себя и того нового, что упало в жизнь бредовым мороком, серым ворохом, сумным шорохом газетных ли­ стов... Было страшно от счастья, до-оторопи, до холода в ногах... Боя­ лись спросить друг у друга, и все-же спрашивали придушенным шопотом, в шуршащем шелесте приглушенных шагов, и торопливо расставались, чтоб обежать все улицы, глотнуть от новых шопотов, убедиться, нако­ нец, что это— страшный счастьем сон, иль выдумка безумной чьей-то тоски о свободе. Но газеты упорно кричали, что страшное счастье— правда! И уже на углах угрюмо сторонились нового городовые и, хмуро бурча, понуро глядели, как растут и пухнут кучки, кружки и толпы, и им уже мало места на тротуарах, и собираются вкруг посреди улиц, и шумно шеп­ чутся; и темный без‘языкий гуд от шопота тысяч слухами стелется по улицам уездного города, и трепет ожидания напрягает нервы: вот кто-то первый, первый скажет огромное слово во весь голос,— и тогда мечта станет правдой, и тогда наболевший крик радости, беременящий тихий город, разорвет груди молодых и старых, вырвется золотой клокочущей ла­ вой на площади, бульвары, базары, вольется в серые своды городской думы, освободит толпы от душного шопота, даст имя безымянному на­ пряжению закованных в страх и молчание... Но никто не смел сказать это слово, никто не решался нарушить рыбью рябь затаенного волнения: люди косо, рабьи, смотрели друг на друга, тоскливо вопрошали безмолвием своим: — Кто-же? Кто? И вдруг, робкое раздалось: — В редакцию! И, казалось, то слово было найдено, лица солнцем расцвели, немым вернулся зычный язык, шопот разразился криком, тысячи губ раз‘ялись новорожденным словом, первым, произнесть которое можно: — В редакцию!