Сибирские огни, 1925, № 1

Пассажиры поглядели на поросятину, на калачи, на приветливого по­ путчика и полезли по своим сумочкам, кулечкам, корзиночкам. Когда подзакусили и убрали об'едки, кто-то хихикнул и сказал: — Так как же вы, гражданин, своего то Добились? А?.. — А вот я сейчас, сей минут все вам по порядку обскажу... Я, знаете ли, люблю все, чтоб подробно было, не как-нибудь тяп ляп... — Да уж видно, как рассусоливаешь:— раздалось из-за перегород­ ки,— противно слушать, как о своих гадостях размазываешь... Словоохотливый быстро повернулся к перегородке и зло, с легким взвизгиваньем крикнул: — Вы там, который недовольный, ежели не нравится, можете не слушать! — Я и то не слушаю... А если, тем не менее, ты такая балаболка, что все уши прожужжал, так могу я замечанье свое сделать... — Сделайте свое одолжение!—ядовито кинул словоохотливый и воз­ мущенно сказал своим соседям, принижая свой голос до шопота: — Нахальства этого теперь развелось, прямо несусветимо ... — Плюньте,— успокоили его:— Не стоит обращать внимания!— Про­ должайте свою историю. Будьте любезны... Успокоился. Уселся поудобней. Продолжает. Правда, немного тише, чем прежде, но с таким же аппетитом, так же смакуя каждую подроб­ ность: — В тот вечер" все-таки не удалось мне с мадамой обстоятельно переговорить. Пришла Феничка, и мамаша от меня упорхнула. Ну, я не сробел, поймал ее в другой раз и говорю: — Если вы думаете, что я с вашей Феничкой блудодействие желаю произвести, так ошибаетесь! Прямое мое, говорю, намерение сочетаться с ней законным, церковным браком и должны вы мне в этом, как мать разумная, помочь. Залепетала, заюлила моя барыня, толкует мне что-то, что, мол, Ф е ­ ничка еще ребенок, что рано ей о супружестве думать. Однако, я стою на своем и режу: — В семнадцать лет, сударыня, иные уж двух младенцев имеют и даже не от законного брака, а Феничка в настоящее время в полном со­ ку, и ежели передержать ее на таком голодном положении, то выйдет ей неустойка полная... Тем не менее моя барыня ахает, вздыхает и от меня бочком-боч­ ком отстраняется. И выходит тут у нас, заметьте, цельная комедия: я о дочке хлопочу, а мамаша, запомня мои угощенья, возомнила себе, что это к ей у меня влечение. Хе-хе! Умора! И как она в сознание моих по­ ступков пришла, то стала меня избегать и даже от угощенья увиливать... Так... Но на мой фарт ударили тут страшнейшие холода. Что у них в квартире делалось- -прямо не расскажешь! Старик стонет, сама кутается в рвань, от менки оставшуюся, посинела, оплыла нехорошо. И пуще все- гс-^-Феничка совсем замирает. Ну, тогда я беру беремя дров из своего з а ­ пасу и несу их прямо к самому в комнату. — Ha-те, говорю— разве возможно вам в таком холоде! И сам разжег дрова в печке, сам хлопочу возле огня. А он увидел все это, захныкал, заворочался: — Ах, да как же мне вас благодарить, душевный вы, грит, человек. Зовет жену, Феничку, показывает им мою добродетель. А они обе воззрились на меня, и вижу я у них в глазах этакое вроде испуга. «Сибирские Огни».- № 1. 1925 г. 3