Сибирские огни, 1925, № 1

вскипятил на керосинке какаво, сухариков достал, маслица, ландрину. Иду к барыне: — Приходите, говорю, ко мне, по хозяйству потолковать! Удивилась она, однако, пришла. Увидала пиршество мое, в глазах у нее огоньки затеплились, даже по желтизне румянец выступил. — Я, говорит, помешала вам завтракать? — Помилуйте, говорю— какая помеха! Вот вы лучше присаживайтесь, стаканчик какава выкушайте! Ну, верьте-не верьте— а как только я сказал это ей, у нее этакая игривость пошла по лицу, хихикает, жеманится, задом широким, рыхлым вертит. Закарежило, значит, ее от какава... Выпила она чашку. Я ей другую налил. Вообще— угощаю. Хоть и кипит во мне сердце, глядя, как она добро мое уничтожает, но я так по­ лагаю— без затрат никакое дельце не выгорит. Хе-хе!.. А ту т дельце-то стоющее... Ну, согрелась моя мадама, расплылась на стуле, приросла и на ме­ ня прямо по родственному смотрит. Я нацелился, приметил, что совсем барыня обмякла, и говорю: — Ах, и плохо же вы живете! Без пайка, без ничего... Взглянула она на меня, глазами поморгала, в губах у нее трясенье, и давай слезы лить: — Хуже и не может быть— говорит.— Мы, ведь, вторую неделю на картошке да на кипятке вместо чаю сидим... — Да,, говорю—я и то примечаю, что Феничка у вас совсем про­ зрачной стала. Да и вы, мадам, очень изменились... Плачет она тихо, на меня мокрыми глазами глядит: Не знаю, что и будет. Совсем не знаю... Холода пойдут, а у нас дров ни полена. А мой-то Павел Васильевич, как с ревматизмами своими холод перенесет?.. Не перенесет он... Подсел я к ней, взял ее за руку, в заплаканные глаза заглянул, говорю: А можно, ведь, все это и к лучшему благополучию наладить... Как это?..— загорелась моя барыня. — Да очень просто: лежит у меня душа к дочке вашей, к Феничке... Уж так лежит... Отстранилась от меня мадам, руку свою отобрала, еще пуще преж­ него пожелтела: — Ах— говорит--что это вы!.. Никак это нельзя... О чем это вы!?. 6 . Под полом залязгало, задрожало. Вагон качнулся, заскрипел, видно— к станции подходили. Словоохотливый пассажир оборвал гладенькую речь свою, вскочил, взглянул в окно: — Ах, господи! Да, ведь, это мы к Мошкову подходим. Тут поро­ сят замечательных бабы выносят... Пойду скорее, как бы не раскупили! Почти на ходу поезда он выскочил с площадки и понесся к навесу, под которым голосистые бабы расхваливали свою снедь. Он вернулся с золотисто поджареными кусками поросятины и дву­ мя большими калачами. — Ну вот, давайте, граждане, присаживайтесь подзакусить. А ки­ пяточку на следующей станции наберем... Присаживайтесь, присажи­ вайтесь!..