Сибирские огни, 1925, № 1

поименованным писателям, с наивностью прикидываясь, что они не понима­ ют, что М. Горький, как художник, не может принять этого дара Данай­ цев, наравне с последними двумя. Стрелец беззаботно полагает и в 1924 г. (м. б. даже в 25?’ ), что ос­ новной проблемой культуры для нас попрежнему, как и в X V III веке, остает­ ся трагедия Фауста. Путь русского писателя для него попрежнему путь Ф а ­ уста, пробивающегося к правде жизни из стрельчатых окон своего кабине­ та. Порукой разрешения этой правды жизни для Стрельца в литературе служит, прежде всего, имя Андр. Белого. Фауст— величайший памятник прошлой культуры, но его трагедия, как и вся культура Кантовской эпохи, светила и светит очень узкому кру­ гу людей. Нам она, как северное сияние в социальном обиходе крестьянина Калужской губернии, для будущей эпохи, даже тогда, когда мы возведем свой «Адмиралтейский» шпиль всечеловеческой культуры, светить не бу­ дет. Это— исторически погасающее светило, как и Кантовские проблемы, как Тютчевское молчание и его космический хаос,- Не говорю уже о про­ блемах. Вл. Соловьева и современной живой церкви. Мы нарочито вульгари­ зируем наши мысли, потому что Стрелец культурно очень уж высоко мнит о себе и держится с таким презрительным чистоплюйством, отделяющим его, но не по существу, от брызгающих слюной на современную литерату­ ру, что, право же, его тон большего не стоит. Пора знать столь культурно- мнящим себя хотя бы Шпенглера, если не хватает собственного «нюха» к живой действительности. Идет «варвар», «поверхностный из глубины», по слову Ницше о гре­ ках, или, точнее,— глубокий из широт всечеловеческого мира, который хо­ чет быть «теологичным» жизненно, а не отвлеченно. Но, спросят нас юри­ сты от культуры, для этого варвара и Пушкин не светит? Вот где сказывается их бледная немочь коренного непонимания нашей эпохи и ее задач. У Ив. Шмелева в рассказе «В ненастье» учителя Фомичева встреча­ ют на поле пьяные рекрута, его бывшие ученики. — Не трожь господина Фомичева!— кричал парень с четвертной бу тылью, насовываясь на учителя. — «Долгу ночь на ветке дремлет, солнце красное зайдет... Эх, за весной красы природы лето красное придет!». То, что деревенский одиночка— учитель Фомичев— приходит в от­ чаянье от этой картины, понятно и простительно ему, но как наши «рас- сейские» культурмаэстро не могут охватить значения подобных картин, это совершенно непонятно. Для них наше отрицание действенного значения Фауста и Андр. Белого и «рекрутское» отрицание Пушкина— явления од­ ного порядка. У Jl. Н. Толстого в «Хозяине и Работнике» нарисована картина ино­ го, совершенно положительного, воспринятая Пушкинских стихов крестьян­ ским мальчиком. Но ни один художник, превосходящий по таланту Толсто­ го, никогда не сможет нарисовать нам крестьянина и рабочего, увлеченно­ го поляком трагедией Фауста, не говорю уже об антропософии Андр. Бе­ лого. Для Фауста живая жизнь (Маргарита)— все тот же научно-абстракт­ ный опыт, а для нашей эпохи— всякий опыт и научный должен быть нашим человечьим, «кровяным» жизнепроявлением. У Андр. Белого все его «до­ *) См. журнал «Россия», <№ 4, 1925 г. „Письмо о современной литературе". «Сибирские Огни» № 1 925 г. * 14