Сибирские огни, 1925, № 1

— Как хорошо,— подумал я,— что не взял к себе наборщика на ночевку! Как хорошо, что я разорвал черновик листовки! Усталость начала, наконец, одолевать. Но не успел я вздремнуть, как дверь раскрылась и в камеру вошел новый гость. Поздоровались. — Где-то я вас видал? — Возможно, — говорю. — Кто вы? — Я — наборщик. Живу с марта на даче Прокудина. Там много гипо­ графов живет. Право, не знаю, почему меня арестовали. Еще два-три вопроса и я догадываюсь, в чем дело: искали «моего» ти­ пографа, но, как видно, ошиблись дверьми и, не зная точно его фамилию, за­ брали первого подходящего. Я не смог сдержать улыбки. — Чего вы улыбаетесь? — Да как не улыбаться! Вы не знаете, почему вас арестовали, а я знаю, почему меня арестовали. Через полчаса привели еще одного арестованного, опять типографа, на­ сколько помшю, накладчика. — Право,— говорит,— не знаю, что от меня эта жандармерия хочет? И мы втроем решили, что это, вероятно, те «нормальные» аресты, ко­ торые ежегодно совершаются перед первым мая. Вскоре мы примирились со своей участью и успокоились, а затем собрали имевшуюся у нас мелочь и по­ слали городового, дав ему предварительно гривенник на чай, за «жратвой», та­ баком и газетами. В участке продержали нас два дня. Когда я на второй день раскрыл га­ зету, то нашел в 'ней полуофициальное сообщение, в виде хроникерской за­ метки, о решении некоторых рабочих забастовать 1 мая, а также о мерах, которые полиция принимает для охраны порядка. Эта заметка меня радовала, ибо она, думал я, несомненно, подействует на рабочие массы возбуждающим образом — «значит, действительно, что-то затевается». Смущало меня только то, что в этой заметке некоторые фразы были приведены почти дословно так, как я их записал в плаие на совещании у Михайлова. Сомнения не было, что кто то выдал нас. Как я желал тогда, чтобы уцелел Михайлов: ведь через два дня 1 мая! 29 апреля нас перевели в тюрьму. Когда мой коридор пошел на про­ гулку, то я увидел многих своих знакомых. Из расспросов я узнал также, кто сидит на противоположной стороне. Мне ясно стало, что забастовка почти сорвана. Как я потом узнал, забастовка прошла, так сказать, частично, без особого под’ема и не произвела, конечно, ожидавшегося эффекта. Начались допросы. Меня допрашивали последним. Допрашивали долго. На все вопросы я давал лишь отрицательные ответы: ничего не знаю, ни на каких совещаниях не бывал и т. д. и т. д. Закончив допрос, жандармский подполковник внушительно подчеркнул: — Помните, что вы единственный интеллигент в группе, которая аре­ стована по одному делу с вами. Вся тяжесть обвинения падет на вас. Мне ясно стало, что придется долго сидеть в тюрьме, и я начал доби­ ваться, чтобы ко мне пропустили с воли книги, а пока что я довольствовался знакомым уже нам истрепанным номером журнала «Мир Божий». Томительно долги и тоскливо однообразны тюремные часы и дни!.. Жад­ но ловишь каждое новое сообщение, каждый необоснованный слух. И как легкомысленно начинаем ь в тюрьме геркть каждому слуху! — Германия об’явила войну России и Франции,— стучит мне сосед. ' п*