Сибирские огни, 1925, № 1

Ладили невод. Казалось, что люди на огромной странице бурого гравия читают бледный переплет знакомых письмян. ■ За работой казалось, что спору ,не было. После обеда раз забросили. Мягко падал в море с тупой кормы кунгаса нитяными потоками невод. Заводил Семка быстро и уверенно. Брал хороший полукруг', и с бичевкм тон­ ким свистом залетал на берег забежной конец. Поймали смесь. Селедки мало. Вялая и робкая, зябко отливаясь чешуй­ чатой сталью, жалась она к концам. За ней испуганные и удивленные бычки со, звериными ртами ошалело выбрасывались на песок. А ближе к мотне игольчатая и блесткая белым металлом сновала, будто сотни острых ткацких челноков, юркая корюшка. Билась темная и круглая, как мокрые сучья елей, навага. А в самой мотне был гонец. Так и сказал Семка: — Это горбуший гонец. Тащи-тащи его, не выпускай. Держа трепещущее и светлое, как солнечный блик, тело, плотное и сильное, как волна на фарватере, Семка кричал и гоготал: — Зови Колобановских, гонец есть. От Колобановских пришел один из сивых, самый старый. Он взял рыбу за жабры, сел на песок и положил ее на колено. — Да, — сказал он, — гонец. Наипервой. .Быстрым движением он выхватил из ичига нож, одним легким ударом распластал у себя на колене рыбу и вырвал сердце, бросив его в рот, как пи­ люлю. — Это я всегда, — сказал он, подымаясь с земли, — на счастье с’едаю. Рыба за гонцом идет и сердцем чует, куда путь лежит. Вятский заметил: — Ты что ж нашу удачу с’ел? Самим бы надо. Рыбак зло и остро посмотрел на Вятского. — Гриб, — сказал он, — самоход ты, верно; сразу видать, на наво!зе вырос. В нашем деле зависть — вредная рыба. Такую в артель не примаем. Но будет и вам и нам удача. Горбуша идет хорошая, по гонцу видать. Дня два здесь будет. На селедку ночью бросьте, при огне, может руно зацепите. Он поднял горсть еще живых селедок, бросил их в море и прибавил: — Когда селедка идет, то всей наважьей и корушечьей мелочи с огнем не сыщешь, всю отшибает начисто. От селедки и нерпа уходит. Только места здесь не такие. Годом бывает порядочно. Рыбак ушел, покачиваясь, словно в джонке на море. Ночью багровели мохнатые от легкого тумана огни костров. Скалы из зачерненного заслона ночи вылущивались пугливыми и дрожащими отсветами зарева. Отсветы уходили в море и лежали там пестро, как на холсте упрямые мазки. Огнями привлекали селедку. Зацепили руно. Суматоху подняли галдежную и никчемную. Рыба живыми трепыхающими пластами билась в неводе, м под напором ее невод стоял дугой деревянных балберок*). Селедку таскали носилками в ведрах, в подолах рубах, и сливали их бледными лунными струями в бочки с тузлуком. *) Балберка—поплавок.