Сибирские огни, 1925, № 1

нашего ареста, но все равно— терять нам нечего. Мы, конечно, пойдем в Совет, и ты выступишь, о, ты им еще покажешь!— с гордостью, уверенно взглянула на мужа. Слушал, полузакрыв глаза, курил. Повторял машинально. — Н-ну, хорошо... Н-ну, ладно... Ну, хорошо... Взгляд безучастно скользил по столу. — А это что?— уткнулся в синие вихрастые буковки. — Письмо от Володи тебе... Легла на кровать, лицом к стене, умолкла. Владимир пишет из Москвы: «Дорогой мой! Я бродил всю эту неделю по грудам развалин, глядел на хохочущие языки по­ жарищ, слушал работу тараторящих пулеметов и думал. Я не знал, с кем душа моя, и куда бегут юнкера и рабочие? Мои глаза устали от крови, и уши от выстрелов военной музыки и стонов. Горела Пресня, рвались дома от гранат, а я ходил и думал. Если хочешь, по­ верь, я не трусил. Не поверишь,- что же, мне все равно! Во всяком случае, пули ты ­ сячу раз могли пробуравить бездорожного зеваку, дни и ночи болтавшегося между рабочими и юнкерами. Если опять поверишь (или не поверишь) прибавлю, что я хо­ тел временами быть ими убитым, теми или другими, белыми или красными,— не все-ль равно? Но меня не убили, и единственное хорошее, что я в эти дни сделал, заключалось в том, что и я никого не пристукнул. А в кармане моем было оружие. Я увидел своими глазами, как это убого: убивать и умирать во имя фетиша т. н. «классовой борьбы». Никакой тут классовой борьбы не было. «Свои», как полагается, били «наших». Вероятно, это-то и называется «социалистической революцией». Впрочем, не знаю. Для этого не стоит умирать. По-моему, на наших головах и костях сводит неизвестные нам счеты промозглая эмигрантщина. Бой происходил вне жизни. Ненависть, т. н. «социальная ненависть», холодна и рассудочна. Похоже: мы—пешки, которыми хитрые эмигранты движут на шахмат­ ном турнире большевиков и эсеров. Похоже: нами играют в кости два, или двести Бонапартов Один—с голым черепом, провозглашает «рабоче-крестьянскую власть», другой — с кривым глазом и кривой, лукавой усмешкой возражает (пушками, пулеметами, кровью, чужими расстрелянными жизнями): — Нет-с, шалите, маэстро демократия, третья сила-с —Учредительное Собра- ние-с. Тошнота смерти и кровавая скука... Победил... Ну, не все-ли равно, кто победил?.. Бонапартище № 1 или Бонапар- тик № 2. Не все-ли равно «die erste Kolonne marschiert» —oder: «die zweite Kolonne marschiert»? И—чтобы я был пьедесталом, подножием какого-либо Бонапарта или целого табуна Бонапартиков? К бесам! Не пролью крови за неведомое Не поклонюсь Молоху будущего. Уйду в психотерапию, в фармакогнозию, в ихтиозаврию, или в мамонтологию, выберу такую науку, чтобы у вас языки сломались, только выговаривая ее заковы­ ристое название, буду вычислять параллакс смещения всех звезд млечного пути, вы­ сохну за изобретением какого-либо синтетического золота, но, по крайней мере, буду утешать себя тем, что каждый день я мог бы разрушить, расстрелять, убить и кровью обагрить целый дом, целый город, целого огромного живого человека,—и не убиваю, не рушу, но строю свою бессмысленную, но для меня превыше всего стоющую: Ма-мон-толо-гию. Больше вопросов не имею. Точка. Твой далекий В. Крон. Москва 4 (17) ноября 1917 г.». ... Нужно идти на заседание Совета. Что им скажет? Благословит октябрьскую кровь или проклянет? Вылезли звери из логовищ, но пришли и пророки из черных скиний, кнутом хлестнули тигра, спавшего во тьме,— и кто теперь скажет: белые