Сибирские огни, 1925, № 1

— Нет, разрешите уж, товарищи, действовать :по-своему, — отрезал непререкаемо. — Итак, дежурства— к чорту, все— за дело. А я,— за­ кончил небрежно, устало, — я пока сосну. Никому не пришло в голову возражать или спорить. Повиновались с на­ слаждением, радостно- было прислониться к чьей-то твердой груди, дове­ риться уверенной, что-то знающей воле, бросить унылую комитетскую ха­ лупу, бежать, куда попало, зная: что-то облегчается, рассеивается и — он даже может спать... Запер за ними дверь, лег на софу со сломанной ножкой и вывернутыми наружу внутренностями. Пружины обрадованно подскочили, как звери из засады, восторженно и ржаво заскрипели, точно весь век только того и жда­ ли, как бы впиться злорадно ем^ в бока, а Михаил, ничего не чувствуя, тот­ час же заснул, равнодушный к бесчисленным клопам, шеренгой выползавшим в атаку из войлока, к злорадным пружинам и ко всему на свете. В десять разбудила первая ватага товарищей. За ней — вторая, третья. Собралось их человек семьдесят. Вскочил, оглядел их чуть-чуть насмешливо: обычная местечковая организация. Тридцать аккуратных приказчиков, пять стриженных и некрасивых девиц с металлическами часиками-сердечком на черном шнурке за поясом, десяток солдат, перевешанных пулеметными лен­ тами, шесть-семь подгородных крестьян, причесанных ради сбора с помощью конопляного масла, десятка полтора рабочих... В течение двух минут об’яснил им сущность положения. Согласились. Вынесли на улицу стол из комитета, сняли с водосточной трубы затрепанное «артия», зачем-то достали из-под дивана и траурное — «Вы жертвой пали»— и неуклюжей гурьбой пошли на площадь. Стол — в мягкий навоз, Тропп немедленно привычным прыжком на эту импровизированную трибуну, и, сам не зная, к кому: — Товарищи! Граждане! Минут десять слушали его, поеживаясь от холода, «свои». А солдаты, железнодорожники и девки попрежнему прохаживались по аллейке, от вок­ зала к площади, не обращая никакого внимания на бледного студента, горла­ нящего в навозе. Наконец, стали подходить бабы с корзинами на коромыслах, под’ехало несколько мужичьих арб и колымаг, скучились солдаты, бросили «проходку» и застыли, подложив руки под груди, молодицы в сарафанах. Последними по­ дошли железнодорожники. Каждую фразу перебивали одним и тем же неотразимо-победным: — А почему шпычки вздорожали? И о чем-бы ни говорил — об империалистической бойне, о расстройстве путей сообщения, о катастрофе промышленности, — пузатый, приземистый животина, с короткой воловьей шеей и заплывшими бегающими свиным хво­ стиком глазками, в картузе железнодорожника, тупо обрывал: — А шпычки кто попрятал? И торжествующе оглядывал угрюмо гудящую толпу. Говорил до полного изнеможения. Знал: тут нельзя остановиться, ну­ жно их заговорить, заворожить, загипнотизировать, забросать картечью то пламенно-нежных, то грозно-обличающих слов. И солнце уж садилось, когда победил толпу. Солнце совсем выцвело, когда взвыло «ура» в навозной площади. Не было солнца, когда промокший и продрогший от собственного пота, окру­