Сибирские огни, 1925, № 1

V. Перелом В половине седьмого утра под окном раздается веселый, насмешливый голос двенадцатилетнего оборванца (такие за цыганами обезьянок водят). — Материал! Вставайте! Материал, говорят вам! Оглохли, что-ли? Вскакивает, не одеваясь, с постели, поспешно укрывает Лену, лихо­ радочно собирает по столу длинные гранки, оборванец раскрывает папку, а Михаил, смеясь, бросает через форточу статьи, воззвания, аншлаги, хронику. А «Материал», (так Лена прозвала мальчонку) небрежно осведо­ мляется: — Где же гут передовая? — Я отметил там. Только слушай, Материальчик, ты скажешь, чтоб воззванье комитета набрали непременно цицеро, на первой странице, в два столбца. Понял? — Хо-хо, чтоб я— да не понял! Я бы сам мог написать газетку по­ чище вашей. А про вчерашний митинг написали? — Написал. — Ну, и отколошматили вы, Миша, ту бундовку... А знаете, она после этого... Материал хохочет и с цинизмом всезнающих местечковых обор­ ванцев докладывает, что за пассаж случился от волнения с «бундовкой». — Ох, и нахал же ты, Материал, возмутительный! И, наверно, врешь. — Чтоб я так был здоров,— не смущается оборванец,— ах, вы еще не знаете женщин!.. Да, а ваш фельетон опять— подвалом? — Подвалом, подвалом, Материальчик. — А знаете, сейчас солдаты грабят базар? — Слушай, Материал, ты, однако... — Не уйти мне от окна, если вру. Ваши эсэровские солдаты. Ну, дай­ те мне на 25 штук «Цыганки»— аванс, и я поскачу в типографию, а то мой эксплоататор-буржуй, кажется, меня опять будет бить. — Ну, беги, шельмец! Да чтоб в два часа была у меня корректура! — Как же, как же, принесу— с миллиончиком ошибок. И-ди-е-ты! Бросает мальчишке рубль и тот убегает, высвистывая «Серафину». Сегодня опять лихорадочный, тревожный день. Всю ночь пострелива­ ют, по утрам солдаты берут на базаре, что попало, и ни за что не платят, ходят пьяные; вечером собирает их на митинг, раздает газеты, агитирует— умиляются, поют «Интернационал», а утром— то же самое... Как ни работает, как ни загоняет, по казармам, по окраинам, по за­ седаниям Совета себя, Лену, заморенного Запятайкина, неизменно-весело- го Ладыжникова и неизменно-серьезного— с ассирийской бородой— Колосо­ ва,— все впустую. Чего-то не примечают, что-то стало не то, что-то выско­ чило из круга, бесшабашно махнуло рукою на завтра, искосило злобой рот и глаз, ждать— ни мига, все сейчас— и не ф-ф-финти-и. Иль, быть может, сам отстает от чего-то, отупел, в дыре закопался, не видит... Ежедневно проглатывает все газеты, издает и свою— маленькую, сам ее пишет от доски до доски, Лена корректирует, рассылает по селам— шут­ ка ли, две ты-ся-чи подписчиков! Но... зачем радуется, гордится, пыжится? Он все-таки чего-то не видит, не охватывает, а сумасшедшие лопасти ре­ волюции режут дальше по океанам...