Сибирские огни, 1924, № 5

К то-то чиркнул спичку. Старший прочел. — Кто с тобой? — Хозяйка. — О чем говорите? — Я рассказываю, как одну зиму учился в трехклассной, как скоти- ну пас... как в казарме время проводил, 1рамоте выучился по-настоящему. Про войну. Про Керенского. На фронт он к нам приезжал. — Это любопытно. Самолично видел? — Самолично. Приезжал в вольной одежде, с красным цветком на груди. Речь говорил. Кричит, как женщина, все звал нас в наступление. Не понравилось нам это. Он тогда ту речь, что мы уже в газетах читали. «Ах, отчего я не умер». А у нас в седьмой роте был Ивнев, певец, шутник. «А чорт тебя знает, говорит, чего ты не сдох». Да так явственно. Чуть мы не загрохотали. Голос Юренева, как ручей солнечными блестками, звенел клубящимся счастьем. Старший зажег новую спичку и поднес ее к лицу Марианны. На него взглянули живые, ласково-смеющиеся темные глаза, показавшиеся ему пленительно-прекрасными. Он издал горлом короткий звук не то удивления, не то восхищения. — Муж где? — Не замужем,—ответил ему ясный, счастливый голос.—Я разошлась. — Да вы что наруже сидите? Или от кого тишком? — Товарища увезли в больницу, надушили карболкой, голова разбо- лелась. Старший положил руку на плечо Марианны. — Полюбезничай, полюбезничай. Мы о вашем брате соскучились. — А мы о вашем... Кругом сочувственно засмеялись. — Однако, идите в халупу; по ночам разговаривать не полагается. Звякнул запор калитки. — Ну, Марианна Николаевна. Ну, не уходите. Еще рано. Мы шопо- точком... Вполголосочка. — Да вы озябли, товарищ Юренев. Я то хорошо одета. — Что вы, озяб? Жарынь на дворе! — Ну хорошо, кончим обо м не. Вы спрашиваете, чго теня перерабо- тало. Все вообще. Я думаю—не малую роль сыграли бедность и труд. Я уз- нала, что такое настоящий труд, настоящая усталость. Я люблю труд. Когда стряпня выходит экономно и вкусно—радуюсь. Когда скоро и чисто убе- русь—тоже. Придумаю, как скорей стирать белье, как скорей научить пра- вильно произносить по-французски—тоже. А в общем, чего-то не хватает и самого главного. Мне хотелось бы, когда я состряпаю, чтобы тысяча, две ты- сячи человек ели бы. Белье выстирать на огромной машине, перебегать от од- ной ручки к другой. Тут вертеть, там толкать... И вот готово. Белье на три тысячи человек... — И Самосадову? Неожиданно вырвавшийся смех. — Самосадову в первую голову. Мне радоваться так бы хотелось, чтобы огромная площадь, огни, песни. Я все понимаю. Я в душе у каждого и каждый у меня... И если горе—знать, что везде, везде, во всех закоулках