Сибирские огни, 1924, № 5

понимаешь, несет, добром этим человеческим, понимаешь, и... карболовкой. Ну, прямо, с души прет. Смерть моя, понимаешь. Я ушел. — Я остался,—сказал Юренев и улыбнулся. Марианна ушла в свою комнату. То же чувство неловкости, почти стыда, которое заставляло Самосадова говорить, опустив глаза, сковывало ее по рукам и по ногам. За ужином она не говорила и не ела. — Да уж и ты не больна-ли?—спросил Иван Николаевич, обеспоко- енный. — Нет, не бойся, Жаночка. Я совсем, совсем здорова. Если и хвора- ла, так выздоровела. Прямо, не хочется. Когда все улеглись и посуда была убрана, Марианна тихонько оделась, и вышла на двор. В комнате ей было душно, тесно, глажение при тусклом, мигающем свете не спорилось. Воли, простора хотелось ей для того нового, что незримо и мучительно росло и, наконец, созрело в ней. Ночь переваливала за половину. Висела ясно-стальная, ущербленная луна, небо казалось глубоко темным, улица глухо спала. Марианна присела на узкую скамейку, с которой девочки катались с горы, прислонилась к за- бору и с наслаждением вдохнула чистый морозный воздух. У дверей кухни ей почудилось движение. Она взглянула. Вышла высокая фигура в шинели, огляделась. Марианна не испугалась, не удивилась. Она знала, что это Юренев. Он должен был придти, не мог не придти. Юренев увидел ее, подо- шел. — Марианна Николаевна. Почему вы гак сильно отказывались, спо- рили, а потом—вдруг сами пришли и вымыли кухню. — Потому, что Самосадов был прав. Юренев помолчал. — Прав? —- Да. Совершенно. И потому, что я не их, а ваша... — Сесть с вами можно? — Конечно. Оба засмеялись тому, как Юренев не знал, куда девать свои черезчур длинные ноги. Он сел к Марианне очень близко. Она не отодвинулась. Она ждала этой близости давно-давно. Сама не знала, что ждет так сильно... — Так—хорошо. Не надо никаких извинений, никаких об'яснений... Все это—лишнее. — Значит, жизнь принимаем?.. — Значит, принимаем. — Со всем, что в ней? — Со всем. Ведь надо же знать, надо верить, что страшное в ней— последнее. А если не последнее, то, ведь, для того оно, чтобы пришло—по- следнее. — Да, если поверишь! Я сам догадывался. Сам гак думал. Не раз мне говорили. Впрочем, мне больше о борьбе говорили. Голова—одно, а вон середина, душа, ну, как там изобразить, она—другое... Измучился я, Ма- рианна Николаевна. Раза три за веревку хватался, а то думаю: «пристрою винтовку или у кого-нибудь из состава наган унесу». И всякий раз жалко станет себя, людей, дубочков на полянке, родную деревню, кажется, все обцеловал бы до травинки... Так и отойдешь. Будто забудешься. Думаешь должна быть жизнь, должна быть жизнь!