Сибирские огни, 1924, № 5

— Нисколько не мелочи... Тут, наоборот, все. — Да что все-то? — Не надо... Не поймешь, да и я ье хочу об'яснять. Хорошо. Я сама предложу Кондратьеву поесть. Кондратьев принял заботы Марианны спокойно, даже, как будто, кротко; пробовал есть, но не мог. Выпил чашку крепкого чая с сахарным песком. — Горло я только простудил, больше ничего,—говорил он, водя по кухне воспаленными, покрасневшими глазами.—Да еще с тоски... с горя. Сестра моя старшая умерла. Которая меня воспитала, холила. Письмо вче- ра получил в канцелярии. — Да ведь вы жили у тетки? — С двенадцати годов, как сестра овдовела, да ушла в люди... Нет, она жалательная была, холила меня, привечала, жалела. Слезы потекли по его лицу. Марианна взглянула недоверчиво. — Да, конечно, это большой удар, если были добры и любили вас... Ну, а все-таки вы очень больны. Вам необходимо обратиться в околодок. Как будто с шумом упал черный театральный занавес. Лицо Кон- дратьева ощерилось, искривилось злобой, он закашлялся, прерывисто вы- крикнул: — Не пойду. Сказано не пойду... Что пристала ко мне, как банный лист к заду. Утром, на другой день, Кондратьев куда-то ушел и скоро вернулся имеете с нарумяненной, бедно-одетой и неприятной молодой женщиной. — Ухаживать за мной будет. Тут на койке со мной и спать будет,— об'явил он Марианне, глядевшей на них, опустя руки.—Садись, Стеша. Ро- беть нечего. Некого нам робеть-то. Он лег на койку, посадил женщину около себя, обнял и подставил лицо. Она поцеловала его в глаза, в обе щеки, в губы. Кондратьев захохо- тал, откинулся, потом опять присунулся к Стеше, 'положил ей через плечо руку на грудь. Со страстностью, показавшейся Марианне притворной, не- выносимо отталкивающей, женщина опять начала целовать Кондратьева, за каждым поцелуем отрываясь и вновь припадая. Юренев смотрел в окно, от- куда виден был только узенький проход между двумя домами. Самосадов посмеивался. — Вот как... любят-то... нашего брата,—хвастливо прохрипел Кон- дратьев.—Язык его путался; на лице лежал такой же серый налет, как и у Чердынцева. Марианна, преодолевая отвращение, пристально разглядела его лицо и, не захватив самовара, за которым пришла, вернулась в комнаты. — Тиф у него, несомненно, привел какую-то женщину. Целуются. Она собирается здесь ночевать. — Чорт, чорт знает, что такое,—с злыми слезами в голосе прогово- рила, стиснув зубы, Зоя—Вот жизнь-то устроили! Вот каторгу-то! Какое насилие! Мерзость какая! Иван Николаевич, морщась, пошел в кухню. Марианна и Зоя тоже. Побежали и девочки. — Хвораешь, ведь, Кондратьев, нехорошо... Подругу вон привел Теснота и без того. — За мной твои сестры ухаживать не будут.