Сибирские огни, 1924, № 5

то ведь они не пожалеют... Конешно, старуху жалко. Будто простая ста- руха-то. Такая спокойная. «Прощайте, солдатики»,—сказала. Ну, да ведь и ее не без причины. Ясная вещь, что иначе нельзя было. Юренев встал, снял с себя шинель и, бледный, с мутными глазами, шата- ясь, лег на свою койку, шинелью он плотно закрыл голову и плечи, отвер- нулся к стене, прижался к ней, как будто хотел рройти насквозь. Марианна, не сводившая с него глаз, все забыла, бросилась к койке, положила обе руки, на плечи Юренева. — Что с вами? Вы тоже захворали? Что у вас болит? — Не троньте вы его,—вполголоса, предостерегающе проговорил Само- садов.—Пройдет это с ним, отлежится. — А кто это еще-то захворал?—Хриплый голос Кондратьева звучал бешеной злобой.—Кто? Я, что-ли? Ничего подобного. В наряде всю ночь был, да болен! — Конечно, больны, Кондратьев. Вам необходимо сходить в око- лодок. Кондратьев медленно вытащил из-под полушубка руку и сложил кукиш. — Вот этого не хочешь ли? Ага, замолчала! Часа через два Самосадов с Юреневым ушли. Пришел час обеда. Вол- нуясь, сердясь, чуть не плача от обиды, Марианна передала своим в самых кратких словах то, что случилось утром и накануне. По ее рассказу выходи- ло так: солдаты отказались ей помогать, она не стала варить суп, Самоса- дов выкинул мясо. Кондратьев болен, не хочет лечиться и оскорбил ее. Все это невыносимо тяжело и неприятно. Она хотела прибавить: «И, кажется,, или они вели куда то присужденных к расстрелу, или сами расстреливали», но почему то удержалась. — Слушай, Жаночка. Кондратьев несомненно болен. И два дня ниче- го не ел. У нас как раз такой хороший суп. Предложи ему. Мне самой не хочется. После оскорбления. — Эх, Мара, Мара. И ты стала такая же, как прочие женщины. Ну г что устраивать осложнение из-за пустяков? Ну, сварила бы им. Руки бы не отвалились. И всего десять минут работы. Портишь отношение из-за мело- чей. Кто знает, сколько еще придется тебе с ними жить. Я, пожалуй, пред- ложу. Да ведь тебе же будет хуже. Я как будто в выгодном свете явлюсь, ты—нет. — Тут десять минут, там десять минут. Это хорошо говорить тому„ кто на готовое приходит. Иван Николаевич посмотрел на сестру. — Ай-ай, Мара, что ты! Отчего ты такая? Как с тобой легко была всякую гадость переносить. И тесноту, и голодок, и холодок. Какая у тебя улыбка была хорошая, а теперь ты никогда и не улыбнешься. — Что вы все «было, было «.Отпеваешь заживо. Мало ли что было, да чего—нет! Голос Марианны сердито дрожал, а на глазах круглились, не пролива- ясь, слезы. — Отстань с хвалебными надгробными словами, Жаночка. И без тебя тошно. -— Ну, чего так расстраиваешься из-за мелочей!?