Сибирские огни, 1924, № 5

ли все щели и тряпье, на котором спал Чердынцев, керосином со скипи- даром. Дни начали проходить как-то спокойней. Кондратьев по вечерам не уходил больше. А к Зое повадился в гости все чаще и чаще ее знакомый мадьяр, Кошир. Приходил, ни с кем не здоровался, забирался в Зоину ком- нату, сидел за полночь. Марианна как-то уловила перемигивание солдат на- счет сестры. И если Зоя раньше мало помогала в работе, то теперь уже и совсем ничего делать не хотела. Марианна с ней не об'яснялась, дорожа тем нежданным затишьем, которое мягко спустилось на ее жизнь. Отошли не- надолго все мучительные вопросы, жизнь просветлела. Она стала иногда даже шутить с Самосадовым, но тот отпугнул ее, заметив как-то: «Что, Марколавна, мало-по-малу обходишься?». Юренев занимал в ее жизни все больше и больше места, она еще не отдавала себе отчета в этом обстоятель- стве. Она ждала его из наряда, неприятно волновалась, если нельзя было долго заниматься. Если им не удавалось прочесть газету вместе, Марианна подчеркива- ла то, что находила интересным, и передавала газету Юреневу. Это созда- вало между ними веселую тайну. Все чаще и чаще он попадался ей, когда она возвращалась из школы. И вдруг—вновь все спуталось и перемешалось. Был четверг, день стирки. Марианна чувствовала себя больной и уже с утра—уставшей, но отложить работу никак нельзя было. Как на грех, все красноармейцы были дома. Очень рано пришел Опивалочкин, весь какой-то настороженный. Глаза его дергались и блестели. Пришли еще: кавказец Га- гишвили и нижегородец Понуров, из которого никакие фронты не выкури- ли говора и манер мелкого торговца вразнос. В кухне столбами ходил си- ний, удушливый дым, от белья подымался пар, тесно было так, что шагать приходилось по ногам. Немного погодя, явился политрук, маленький человек, с большой головой, резким голосом, но неожиданно ласковой, ребячьей улыбкой. Он часто заходил на красноармейские квартиры. Марианна его тоже знала и ее коробило, почему он никогда с ней не здоровается. — Здесь такая теснота. Отчего вы, хозяйка, не стираете белье в ком- нате? Вы что не отвечаете. Вы глухая?—Марианна вспыхнула. — Хотела бы на некоторое время ею стать! Оттого не стираю, что в комнатах у нас и без того сыро. Бегать за каждым ковшом горячей воды не- возможно. Вы мне самое лучшее дайте инструкцию, что мне можно делать, чего нельзя, что можно говорить, чего нельзя. Тогда я уж и буду поступать соответственно, не выслушивая замечаний... несообразных предложений. Марианна чувствовала, что раздражается напрасно, говорит черезчур нервно, ненужно резко, но остановиться уже не могла. Глаза ее метали вы- зывающий огонь, голос дрожал. Политрук подчеркнуто пожал плечами, как- то ухитрился примоститься на дощечке между двумя койками и начал оеседу. Говорил о задачах партии, о роли капитала, о значении Октябрь- ской революции и работе Красной армии. Понуров и Юренев задавали ему изредка вопросы, Гагашвили весь вытянулся, обратился в слух; Кондратьев смотрел насмешливо и складывал губы, как для свиста: «Нам, мол, это все давным-давно известно». Самосадов же, как будто, совершенно потерял свою обычную словоохотливость, но, как только политрук ушел, обратился с усмешкой к Марианне: — Ну, как, Марколавна? Слушали? Желаньице ваше не сбылось, не оглохли.