Сибирские огни, 1924, № 5

— Да мы не знаем, как, да и с ухватом, понимаешь ты, не умеем во- зиться. Обернешь все в печи. Марианна опять помолчала. — Хорошо. Я сварю. Но не думайте, что если я сварю сегодня, то буду варить вам и завтра. Обязанности этой я на себя не беру. Марианне самой противны были тон и слова, которые она говорила, но словно кто то толкал ее говорить так, а не иначе. Перед глазами стояло лицо квартирмейстера, мучили бесцеремонные шутки и смех. Холод шел по г.огам, Кондратьев куда то выходил и не прихлопнул дверь. — Потрудитесь закрыть дверь плотнее. — Тебе надо запирать, так и запирай.—Неподвижные, жуткие, за- тянутые легкой пленкой ледка, синие глаза уставились на нее, а губы яркие, красные, с белевшейся между ними острой хищной полоской зубов, жили, издевались. — Не стыдно заставлять убирать после себя? Юренев встал—Марианна удивилась его большому росту—взглянул на нее мягко, почти ласково, затворил дверь, вернулся. Видя, что Марианна взбирается на скамейку, чтобы закрыть трубу, молча взял у нее из рук вьюшки. Заложив трубу, он вытер руки о тряпку и сел резать бумагу для конвертов. — Я стыда не знаю, и совести не знаю, и даже смеюсь над^ этим,— бахвалясь, заговорил Кондратьев.—Для дураков это. В жисти—кто кого. Твой верх, властвуй, попался—платись. Мне всего это четырнадцать лет бы- ло, я тетку убил. Сиротой у них рос, работал, как вол. Пришел с гулянки, она слезла с печи и стала на меня брюзжать и стала, вон как хозяйка. Он мотнул головой в сторону Марианны. — Я говорю: «Перестань. Уймись ментом». Она еще пуще... Нож у меня был припасен. Я ее как ткну в пузо, она как лопнет пузырем/ Дед думал—я ее этак хлопнул, кричит: «хорошень ее, она и мне надоела». Она тут на пол села, дергается... Дед и завыл: «да ведь ты ее, подлец, зарезал». Кондратьев захохотал. И хохот у него был деревянный, как дробь барабана. Самосадов опустил глаза и нехотя издал какой то звук, изображав- ший не то смех, не то недоверие. — Хозяйка, мне койку раздобудьте,—сказал Кондратьев.—На этой земляки будут спать, а мне—негде. — У нас никаких коек нет. Сестра ведь даже предупредила вас. Обратитесь к своему начальству, оно должно вас устроить,—приглушенно ответила Марианна и зубы сжимались у нее сами собой, как у Зои. — Вы младшую девченку с собой положите, старшую на ее постель. У той койка длинна и мне годится. Марианна молчала, подметая кухню, с отвращением, с подступающей к горлу тошнотой, захватывая веником плевки и шелуху от семечек. — Суп наш скоро?—осведомился Самосадов. — Только что поставили его, часа через два... Красноармейцы, исключая Юренева, надели шинели и ушли. Марианна передвинула горшки в печи и, уходя, взглянула на Юренева. Он уже не вы- резывал конвертов, а сидел на койке, низко опустив голову; в его позе, полуопущенных глазах, неподвижности—чувствовалась пригнетающая, глу- бокая тоска.