Сибирские огни, 1924, № 5

— Боже мой, боже мой! Если Гриша попался, что с ним будет?., рас- стреляют? — А то что-же? Щадить будут, что-ли?—с каким-то злым смехом про- молвила Марианна.—Как аукнется, так и откликнется. Око за око. Вспомни приват-доцента фон-Гренинга, артиллериста. Я видела, как он приговоры подписывал. Сотнями отправлял публику на пароход к поручику Осколъ- цеву, а уже оттуда никто не возвращался. — Пойдемте, пойдемте домой. Заперли калитку, ставни, занавесили, чем пришлось, все окна. Зоя плакала злыми, скупыми слезами. Она никогда не забывала, что слезы очень портят ее круглое, детское лицо с вздернутым носом и выпуклыми голубыми 1 лазами. — Почему так мерзко со мной поступают?! Гриша обещался непре- менно за мной заехать... Не нужно было обещать! — Ты, Жан, почему не пошел, когда тебя правительство звало? А как они все уехали чудесно. Теплушки обиты сукном, дамское отделение, уборные сделаны, у большинства классные вагоны. Я видела. Была на вокза- ле, искала Гришину часть. Не все ли тебе равно, где свои цифры считать, да балансы подводить! Уехали бы теперь вместе. Финансовые то раньше всех укатили... — Хулиганы они больно...—добродушно произнес Пахомов. Зоя взглянула на него почти с ненавистью. — Зато прекрасно живете с Марианной Николаевной. Сидишь, грудь раскрыта, почесываешься, как киргиз какой. Папа и мама остались в Сим- бирске. Живы или нет—неизвестно. Все бросили стариков. Ах! Скоро пись- ма будут ходить, узнаем. Нашел, чем утешить. Ведь Гриша был в Ишиме... Ведь оттуда же прошли?.. Никто ей не ответил. До трех часов ночи брат, кряхтя и зевая, помогал Зое прятать вещи; выставили зимние рамы, под песок спрятали шелковые шарфы, чулки, кружева, духи, тонкие носовые плат- ки. Золотые вещи Зоя давно носила кругом талии, в поясе. Каракулевое пальто и материи она зашила в мешок и спустила в подвал, приходившийся под ее комнаткой, за ящики с обрезками кожи и жести, оставшиеся еще от того времени, когда Бургашка не был капиталистом и жил сам в квартире Па- хомовых. Ни у Ивана Николаевича, ни у Марианны не оставалось ни одной мало-мальски ценной вещи: все было прожито еще в то время, когда Пахо- мов очутился без места, без квартиры, и на подозрении у контр-разведки. Как-то само собой выходило, что продавались вещи Марианны, а не Зои. И, когда служба Марианны перешла на вечер—само сабой случилось,—переста- ли обедать в дешевой столовой, и Марианна должна была топить утром рус- скую печь и готовить несложный обед. На другой день, в семь часов утра, к Пахомовым постучались в калит- ку. Отпер Иван Николаевич, слегка побледневший и встревоженный. Зоя, волнуясь, с какой-то смутной надеждой, выбежала за ним. У порога стоял, широко улыбаясь, сосед, извозчик Оскерко, у которого Пахомовы брали молоко. — Молоко вам принес. А вы, мабуть, напугались. — Чего пугаться. За мной будто бы ничего нет... — Ну, мы знаем, знаем! Конечно, ничего,—разуверяюще проговорил Оскерко, пряча улыбку в длинные, висящие усы.—Хуже нас, грешных, живе- те. В новую загородную рощу хочу сходить. И лошадей, говорят, там белые