Сибирские огни, 1924, № 5

— Это они тягаются,—вполголосит Сидоров,—которые перевесят, тех воля. — А обычно, кто перевешывает. — Как хто... Одначе парни... да девки хитрят и сейчас у них вы- грузней. Девичий костер действительно выметывался выше, пунцово-желтыми лапами огребая долину. Молчаливая борьба продолжалась еще с четверть часа. Но, наконец, вся костровая снедь была брошена в горячую жижу. Парни и девушки уселись вокруг костров. Молчат. Сидоров шепчет: — Василь Ванович, вон там, в сторонке, два судьи... Смотрят, ко- торый перевесит, и как скажут, так и быть тому. Оба стана без звука. Не похоже на игру. Только доносится шоро- ханье огня. — Мужний, мужний... доносилось со стороны. Мужской стан вскочил. Ланковский ждал звона и гогота, но ничего не было. Парни сбились в кучу, совещались то громче, то тише. Одолела луна высоту. Вынесла над горой медный светящий кулак. Хороша ее тяжелая меднота, прищуренный близкий глаз. Девушки у костра... равнодушно, будто подгребают угли. От мужней группы идут двое. — Есть,—говорит Сидоров... Парни подошли, проговорили что-то, но не слышно на скалах. Девушки помолчали, потом отозвались ладным хором. Но и их слов не разобрать. Потом запели тихую, жалобную песню. Но потом вместо суровости и жалобы—хохот тугими мягкими ко- тятами... визг и беготня игр. Эхо кувырком каталось в горах. Костры сгорели. Но сыпалось серебро луны. И как то внезапно все утихло. Девушки отбились в табунок, вытянулись ниточкой и ушли не спешно межгорьем. Но осталось четыре-пять на пепелище. Парни ушли, но осталось четыре-пять. — Вон, товарищ... вон чего востребовали... Попались лиски. — Пойдем и мы,—сказал Ланковский. — Пойдем,—вздохнул Сидоров.—Ох, она партизанщина. Раньше-б до- мики уклеили... А теперь, что твой кобель... наскочил, а вдругораз и не сыщешь... Как обсеменишься. А на безмужьи девка не справит... — Однако—идут. — Идут... потому кровь в человеке змеиная... жжет. Ночью лежал на той же лавке Ланковский. Но не спалось. Горький и сладкий дух трав. Ночь легко и душно по-летнему шагает. И дышишь— точно полотна переполаскиваешь. И поймал себя Ланковский: землица... стариковская землица хороша. Стариковская землица, что девушка... ты- сяча лет, а коса огненная до пят. А тело тугое, ножом не взрежешь. Скачет мысль: я и мир... Я и люди... Когда же конец нашему я?.. Скрипнули воротца. Шаги у дома. Звякает дверь. Это Арустя. И около Ланковского босиком, на цыпочках. Ланковский не видел, что назад четверть часа Арустя сидела над грядами огорода. Скинув юбку, в одной сорочке, заплеснув концы ее за пояс. И захватывая полней горстью черную комкастую землю, разминала