Сибирские огни, 1924, № 5

Оно, конечно, осень. Золотистая и пунцовая, горько дымчатая осень. Почему и не погулять парнятине... Пусть их. Когда вошли, по деревеньке разбежались посвисты. Сидоров окрикнул вдоль по улице... Путники подошли к четвертой избе слева. Частый тын. Из-за тына на улицу любопытные головастые подсол- нухи. Шевелят, к ак ушами, ясными лепестками. Немного гряд. Но уже опустошенные, по которым невозбранно печатают следы скотина и люди. З в я к ают сенцы. Сразу темно. И вот в избе с низко нависшими балками. Сначала как будто никого. Только большой круглый стол у низкого окна, а с балок всякая всячина... хомуты, веревки, деревянные и железные сна- ряды, т ак что нужно пригибаться. Но потом Ланковский в углу, на разостланной шкуре увидел старика. Сидел на корточках и плел руками не то травы, не то бичевки. Кивнул головой вошедшим, долго посмотрел, но руки плетут. Сидоров сел з а стол. Обмахнул рукой: — Моя ха т а, Василий Иванович... мой родит е ль .. Старик опять кивнул головой. — Нам пообедать... Есть чего? Старик встал. Оказался высокого роста, в длинной серой рубашке, перетянутой шнуром, босой. Борода полукружьем. Проговорил негромко: — Арустя. Из двери, низко прорубленной, показалась женщина. — Пообедать подай. Время. И вышел, з ахв а тив со стены полотенце. — Чудак-человек,—проговорил Сидоров.—У нас теперь мало таких... а раньше все. Арустя принесла тяжелые тарелки и ложки. Потом чугунок с кашей и звонкий жбан молока. Лицо ее хорошо, хотя несколько странно: ровно загорелое, спокойное, но глаза прозрачно-голубые и когда засмотришься— нету предела, точно пустота. И брови выгнуты, к ак прыгающая ко за через бездну. Старик вернулся. Было видно, что обмыл ноги, руки и лицо. Разло- жил на тарелки кашу, залил молоком и ровными квадратами нарезал хлеб. — Пробуйте,—пригласил неожиданно звонким голосом. Во время обеда молчали. Арустя приносила еще морковь, горох, огурцы. Под конец кувшин холодной, чистой воды и мед. После обеда Сидоров ушел в отряд. Ланковский остался за столом. Старик молчал, положив руки на стол. Смотрел в окно и на гостя. Сказал, наконец, тихо: — Вы, господин, нашей чистоте и жизни непривычны, но не диви- тесь. Одна простота. Живешь, как землица пронимает. — Землица пронимает? не понял Ланковский. — Землица пронимает,—повторил старик.—Потому что она хочет мира. А ей неоткуда угребнуть мира... Как будто и тихо, а все з лоб- ствует. Кто понима е т—никто. А к то понимает, да можбы нет. А чело- век зна е т, ему дадено. Выдь в сопки, по реке-ли, просто-ли середь леса, слухай. Как в колодезь, уляжь в сердце. И с к ажет она, землица... Он помолчал.