Сибирские огни, 1924, № 5

Лицо Накамура кругло. Иссиня черные волосы обриты. Лоб слегка покат. Но скулы у него не так выпирают и нос не так приплюснут, как свойственно островитянам. Между ног его небольшая книжка. Он шепчет, улыбаясь, как будто разговаривает с приятным собеседником: — Хорасё — ироси... Хорасё — ироси... Какое сходство слов. Нету ли родства у двух этих соседних наро- дов? Ученым не мешает получше ознакомиться с предметом. Накамура раскачивается. Кимоно, накинутое на него, позволяет свободные движения. — Пажааст, гаспадин... хорасё, хорасё... ироси. Накамура, в сущности, очень образован. Он владеет по крайней ме- ре десятью языками и об этом говорит при всяком удобном случае, каж- дому новому знакомому. Но русским как-то странно от его учености: то, что Накамура и японцы вкладывали в понятие «владеть языком» не больше знания двух или трех его слов. Через несколько дней Накамуре предстоит отпуск на берег. Он посетит знакомые русские семейства. Там его принимают, как кровного защитника, самурая. И там есть молодые женщины. О, русские женщины... это—ироси. Русская женщина, что русская саки, которая сразу кружит голову. Жениться на русской женщине белокурой и белой—мечта Накамура. В Японии женщина не подруга, в Японии женщина—раба. А что же мо- жет дать раба? У Накамуры в шкафике над койкой переводы английских писателей. Но преобладают русские. Толстой, Достоевский, Андреев... Русскую жен- щину хорошо иметь женой. Проработав добрый час над словарем, Накамура из плетеной тростни- ковой корзины достает записную книжку в бледно-голубом шелковом переплете. На лицевой ее стороне—родная страна... Несколько крылатых улетающих домиков; цветут вишни, праздник сакуры. Точно бело-розо- вые неисчислимые стаи бабочек осели долины и горы. Кусочек моря ви- ден и парус. Маленький парус смелого рыбака. Ах, в Японии, на побережьи, нет ни одной семьи, которая однажды в год не молилась бы ласковому и жестокому Ти. В каждой семье около алтаря висит узкая деревянная дощечка и на ней прихотливыми письменами записаны имена погибших. А над всем, над всей картиной, точно отделенная от земли, пови- тая парами, перевитая жемчужным облаком, единственная, несравненная Фузияма... О, сердца японцев всегда полны восторгом при мысли о тебе, не- сравненная Фузияма! Нет ни одного художника, который не оставил бы тебе уголочка на своей картине. Накамура достал карандаш. Развернул книжку. Листы голубоватень- кие, шершавенькие. И тонко заостренным карандашом Накамура вывел стихи: «Твое тело, как вишневый цвет. Но придет вечер, а в сердце, как черная птица, тоска». Накамура вздыхает и складывает книжку. На его лице грусть. Какие могут быть невероятные предрассудки у людей. Люди отказываются приз-