Сибирские огни, 1924, № 5

студилось и покашливает. Тянет солью и горечью горных трав. Далеко далеко—перепуганные птицы—полыхают зарни цы. И восторг ширит грудь горячая рука захватила сердце и пожимает. Ночью Муза проснулась: постукивали в окно. Приподнялась... Но ничего не видно. Опять стук. Сбрасывает одеяло. Минуту думает, соскакивает на пол. За окном фигура. — Это ты, Вася? — Я .. я... Прыгает на подоконник—иначе не поднять тяжелую замочину. Наконец... Хочет назад. Но не тут-то было: попалась. — Пусти,—шепчет,—пусти. Ну как можно... я замерзну. — А я на что. Я согрею. — Пусти: увидят. — Ну, кто увидит? — Сторож ходит... или Станислав. Подумают, что ты вор... — Я и взаправду вор. Ну, что поделаешь, когда уносит... Обернул в плащ и уносит. — Не тяжело? — Да пудиков около ста будет. — Невежа. На утесе под старым раскоряченным дубом. Тут и жолуди старые, прошлогодние, и трава короткая, славная. И земля намелась черная, па- хучая. — Только сиди смирно, — предупреждает Муза,— и не раскры- вай А1еня. — Ну, конечно. Конечно, хорошо посидеть и так с ней. — Ты колодец?—спрашивает.—Ты колодец, моя Муза? — Что у тебя за сравнения?—возмущается Муза.—Неужели любовь не научила твой язык нежности? — Нет, ты колодец. Вот я пришел усталый и пью. — Ну, ладно, колодец,—соглашается Муза. Шепчет на ухо: — А тебе довольно только держать меня? — Довольно. Муза прижимается к нему, чтобы совсем пропитать теплотой. III. Японский крейсер пришвартован у Адмиральской пристани. Пушки в чехлах, тянут из башен длинные морды на город, точно борзые в ще- лины забора. На корме флаг. Белое поле, красное пятно и от него широкие по- лосы—лучи. Широкие плотные матросы снуют по палубам, "бегают по узким, крутым лесенкам. Босые, в коротких панталонах, в рубахах с коротки- ми рукавами. Лейтенант Накамура сидит в своей каюте на циновке, скинув со- ломенные сандальки. Над ним круглый иллюминатор и слышен плеск во- ды о борта.