Сибирские огни, 1924, № 5

кий, а теория Щапова покоится на полках библиотеки социалистической академии»*)- «Щапов был почти мужик по происхождению, во всяком случае мелкий буржуа по своему быту сначала нищего профессора, а потом нищего журналиста. Это был мел- кобуржуазный интеллигент крестьянского происхождения и не случайно, что поме- щик Чичерин создал барскую теорию истории, а мужик Щапов—мелкобуржуазную те- орию русской истории. Класс трудящихся, в том числе и мелкая буржуазия по своему миросозерцанию почти всегда материалистичны. Наш крестьянин умудряется даже в религии быть материалистом». М. Н. Покровский считает Щапова нашим родоначальником. Учителем он Щапо- ва не считает потому, что ко многим вопросам Щапов подходил не по-марксистски: «Щапов приписывал экономическому фактору непосредственно природное происхожде- ние: ему казалось, что природа действует на человек» прямо. Это точка зрения не од- ного Щапова, а очень многих до-марксистских материалистов». Из приведенных цитат из «Борьбы классов» мы видим, какое огромное значе- ние М. Н. Покровский отводит А. И. Щапову, как историку. В заключение сошлемся на собственные признания А. II. Щапова, сделанные им уже в тот момент, когда взгляды его сложились в цельную систему. Щапов, живя в Ир- кутске, писал: «Иногда ждешь, ждешь из Петербурга новых книг и журналов, новых материалов для работ и, не дождавшись ничего, невольно предаешься грустным воспо- минаниям прочитанных прежде журналов назад тому годов за пять. Переберешь все и в- голове образуется хаос идей и теорий, знаменующих наши неопределенные литератур- ные партии, большей частью даже сами для себя необозначпвшиеся ясно, сознательно. Подумаешь, в самом деле, не мало же было выдумано и у нас разных теорий и все ошг большей частью одна другую поглощают или уничтожают». Читатель видит, что взгляды, которые он далее излагает, явились результатом длительного обдумывания. Основательно разобравши различные течения историко-юриднческого напра- вления, он пришел к выводу, что все юридические теории, без теории строго реальной и экономической, почти ничего не значат, не имеют основы и почвы для своего осуще- ствления и не могут вести общество прямо к главнейшей цели—экономическому и умственному развитию и совершенствованию. «Другая теория, ясно высказанпая в нашей журналистике,—экономическая. По этой теории, сущность, цель и основа социального развития заключаются в экономиче- ском благосостоянии всех классов общества. Лучшим выразителем этой теории был— переводчик и критик «Политической экономии» Милля—Чернышевский. Эта теория сразу подорвала десятки теорий юридических, органических, почвенных, славянофиль- ских, классических и т. п. На разных языках—славянофильских, классическо-англо- манских, русско-летописных, шумными, трескучими, высокоглаголеннымп всякими фра- зами трещали и трактовали мы о самоуправлении, о необходимости восстановления Московской старины, излюбленного земского самоуправления времен Грозного, о поч- ве, об органическом развитии, о самопроникиовенип русским духом, даже о воспитании детей по Нестеровой летописи и проч. и проч. II о чем мы не трещали и чего не слово- нзвергали? И где то мы не искали счастья русского народа? Каких потребностей и не- обходимостей не насчитали мы для него, когда он вопил: нет денег, не знаем ремесл и промыслов, нет работы, нет железа, нет соли, неурожай в Вологодской губернии, не- урожай в Пермской губернии и т. п. И вдруг светлая, здравая, рационально-экономиче- ская критика и теория возвестили нам: Марфа, Марфа, печешься и молвишь о многе службы, едино же есть на потребу—прежде всего хлеб насущный, прежде всего нуж- *) М. Н. Покровский.