Сибирские огни, 1924, № 5

Была Россия мощная, страшная врагам. Единая, неделимая. Больше- вики вонзили нож в Россию и, думая, что мертва, как падаль стали кром- сать. Но нет, ошиблись. Великая страна никогда не умрет. Затмение на- родное пройдет. Народ увидит, где его истинные друзья. Вопрос был так ясен. Любовь к отчизне так почетна и сладка. И когда Муза с горячностью пыталась вставить слово, он обрывал ее: — Молода еще, матушка, молода. Но в конце, когда бывали высказаны все новости и построены все соображения, Муза скатывала пару тугих хлебных шариков и, гоняя между посудой: — А все-таки я вас не понимаю, Леонтий Порфирьевич, или вернее, мне кажется—вы сами не понимаете себя. Поднимала на него глаза и тихо улыбалась. — Ну-ну?—вопрошал Леонтий Порфирьевич, делая вид, что он со- вершенно беспристрастен... и в настоящую минуту вопрос для него дей- ствительно под сомнением. — Ну, почему вы не принимаете большевиков? — Да, милая, что мне делать у них? Разве сапоги шить для Крас- ной гвардии. — Да разве Красной гвардии руководители не нужны? Почему не поможете? — Пошел бы, милая гимназисточка, пошел. Да вот скажите: вы посту- пили бы механиком на пароход, где капитаном сумасшедший? После обеда Муза шла в редакцию «Красного Знамени» корректи- ровать очередной номер газеты. Поднималась на плоскогорья улица за улицей. Улицы, разбегающиеся по сопкам, немощеные. Правда, повсюду проступает гранит—или широким гулким пластом, или свободным катуном. Деревянные одноэтажные домики, перемешанные с большими каменными зданиями. Но чем выше—последних меньше. Впрочем, настоящие деревян- ные одноэтажные домики тоже редки; все большие, в полтора этажа, так что с улицы доподлинно два этажа, а зайдешь со двора, едва один: это сопка подкатилась своей крутизной к самому дому и он, точно собака сидит на задних лапах, крепко вытянув передние. Зачастую нижний этаж отесан в гранит, второй деревянный. Улицы пересекаются пешеходными тропинками. Тропинки бегут по отвесам между цветных скал. Когда поднимешься на верхние улицы, на Нагорную, на Ботаническую, делается хорошо. Воздух прозрачный и креп- кий, горьковатый от соли. Аромат желтых глазоедов и толстых, но ко- ротких тигровьих трав. А главное—ширь. Куда не оглянись—вода. Небо синее и вода синяя, только кое-где помазана солнцем. На западе Амур- ский залив. Горы его противоположного берега, как синие вспученные облака. Идут грузной, широкой массой, распластываясь в «столовые», убегая в острые вершины и застывая там на цыпочках. Внизу Золотой Рог, извернувшись, как змея, между сопками. А левее, на юге, дымчатые хребты Уссурийского залива и ровной, точно приклеенной полоской, сходится с небом Японское море. Муза идет... все выше. И все чище и душистее. ...Леонтий Порфирьевич: пустота, фантастика. А как же проживешь без фантастики, без фанатизма? Как можно жить, если 'все—равно?