Сибирские огни, 1924, № 5

совсем по-дачному. Откуда то появились длинные шесты с удочками, куплена была даже коробка червей у какого то лодочника и кое-кто начал «промышлять». Арестантов было около семидесяти человек. Все они отправлялись в Енисейский уезд на поселение после отбы- вания каторги или просто высылались в административном порядке. Только трое из этой партии направлялись туда, куда Макар телят не загонял, т. е. в Туруханку. То были Геллерт, Нейштадт и пишущий эти строки. Первые двое, «обратники», были арестованы в Туруханском крае и во- дворялись туда опять после отсидки в Красноярской тюрьме. Я же отпра- влялся туда в первый раз. Мои похождения в Канской и Ангарской ссылке, бегство оттуда, все мытарства, опасности и отчаянный голод казались пустячками в срав- нении с перспективой в полярной глуши Туруханской тундры. Никто и» партии нам троим не завидовал. Кроме адски-суровой природы края о Туруханке, в связи с знамени- тым бунтом ходили среди арестантов чудовищные слухи. Отчасти факты, имевшие место в далеком 'Гуруханске, мне были известны еще раньше. Я был осведомлен о них из достоверных источников, за что чуть не поплатился жизнью. Дело в том, что после последнего ареста, как я уже упомянул, мне сначала пришлось сидеть в камере вместе с Виленским-Сибиряковым и Роговым (Алексеем). Затем почему-то нас распределили по одиночкам. Над моей одиночкой в четвертом этаже сидели три участника бунта: Великанов, Аксельрод и Иваницкий. Все они в схватке с солдатами в далекой тундре были ранены, а по дороге в Красноярск отморозили себе ноги, так что Аксельроду была даже произведена ампутация обеих ног. Но это не мешало им дожидаться суда и смертной казни. Ежедневно я сними перестукивался и привязывал к опущенной сверху ниточке табак г спички и записку товарищеского утешения. Они же писали мне беско- нечные жалобы на предательство некоторых участников, на необдуман- ность поступка и высказывали запоздавшие соображения в таком, при- мерно, духе: «Вот, если бы это затеяли не в начале зимы, а ближе к весне—дело непременно увенчалось бы успехом. Удалось бы взять паро- ход и добраться до берегов Норвегии» и прочее в таком же роде. Попут- но они излагали факты, но я записки все уничтожал. Аксельрод лепил из хлеба диковинные художественные безделушки и послал мне даже шахматы из хлеба, но все это было отобрано при обыске, происшедшем в результате следующего события. Как то Иваницкий стуком попросил меня к решетке окна. Я подго- товил очередную «посылку», т. е. несколько спичек, горсть махорки, бумагу и записку. Все это связал в тряпочку и поднялся на стул, чтобы привязать к традиционной ниточке, с которой предварительно снял почту. Вдруг—т-р-р-р-ах! Солдат, повидимому, спрятавшись где-нибудь, кара- улил и бахнул в меня, но дело сорвалось: «дура», задев решетку, дала рикошет и угодила в потолок. В коридоре поднялась суматоха. Пришли в мою камеру брать «мясо» (на тюремном жаргоне—труп убитого). А я лежу на наре живехонек и в подкладку, сквозь оборванный карман мой, уже спущены головки спичек и махорка. Знаю, что карцера не миновать, а там эти вещи нужны. Так оно и вышло. Почему-то верхне-этажники во-время не потянули нитку и посылка была вскрыта в конторе. Я попла- тился тремя днями «каларифера», т. е. карцера.