Сибирские огни, 1924, № 5

— Да,—неопределенно соглашается Сух. Он вынимает из кармана помятую бумажку, прочитывает: Командующий японскими экспедиционными войсками, генерал Оой, на хорошем русском языке извещает население, что императорское япон- ское правительство приходит на помощь дружественном) русскому народу и не допустить междуусобицы. А также, соблюдая интересы иностранных подданных и т. д. и т. д. Ланковский садится на подоконник. — Я думаю, что наши рабочие безнадежны в полную меру. Какие они здесь пролетарии. У каждого земля, дом. Посмотрит на крейсер. Подумает, как аппетитно шлепнется снаряд в Рабочей Слободке... Ну и все. Вот разве грузчики... — Знаешь, Вася,—говорит Сух, подходя к нему и трогая за плечо,— это все ничего. Это меня нисколько не тревожит. Наш Зеленый Клин не боец. Борьба разрешится там. А мы... а мы здесь только почетные жертвы. — Ты никогда не испытывал жути, Сух? И даже в пятом году под сплошными пулями? Сух пожал плечами. — Это не геройство. Я бы не хотел, чтобы кто-нибудь считал меня героем. Геройство там, где напряжение и победа. Мне же просто несвой- ствен страх. Он смотрел на Ланковского спокойными, немного мечтательными глазами, худое лицо его неуловимо покрасивело. — Бояться... боятся чаще всего те, у которых что-то есть, а вдруг может не быть. А у меня какие привязанности, Вася? За мной ничего нет. Прошлое.. шаром покати: пустырь. У меня только будущее. И потом, я, давно еще в детстве, усвоил удобную привычку: я решил раз навсегда, что живущий не должен ничему удивляться, ко всему быть готовым... Наш опыт слишком мал... Бояться... Боязнь странное чувство. Иногда я его не понимаю даже и в других. Солнце широкое, темно-золотое солнце мимоходом проникло в окно. И по-новому торжественно' стало в неприглядной комнате. Точно цветы пепельные, пунцовые и розоватые, точно оборванные лепестки лежали небрежные бумажки. На стенах веселые торопливые узоры. Шопотком переливаются тени. Сух закурил трубку. Солнце упало на далекие вершины. Пронизала его одна острая и прямая и из раны выливало фиолетовое молоко. — Но будет...—опять заговорил Сух дымовитыми густыми словами,— разболтались. Не люблю героев. Он улыбнулся, и странное какое-то впечатление от этой улыбки. Точно заморская, радужнам птица опустилась в наш хмурый заселок. И не разберешь, что суть картины: эта ли залетчица или хмурь. Небо на западе тонкое, вот-вот куда-то совсем ухнет... бледно-голу- бое и бледно-розовое. Как вода, разлитая в цветные стаканы. Низко повисла звезда... светло-желтая, в добрый кулак величиной. И вся трепет- ная. Через полчаса над Крестовой горой ее не разгадаешь: то ли она электрический фонарь, то ли рядом с ней все звезды. Трепещет. Как важная породистая курица трепыхается всеми перьями в небесном песке. Ланковский выглянул из окна, вздохнул.