Сибирские огни, 1924, № 4

ничего. А когда дошел до своего прясла, увидал отчетливо следы муки на пря- сле и крапиве. Прополз к избе, ссыпал и эту муку, сказал бабе: — Пеки хлеб-от. Теперя и мне надоть, в лесу то без ево не проживешь. А чичас есть? — Нету, родной, робята вечор последнюю корку приели. — Ну нет, так и нет, в лесу то травы много, луковки, до вечера прожи- ву. Прощай. — И приветить то тебя не могу. К тебе бы во лесок пришла, да вишь, не то што в лес, во двор и то с силком. Никита, как растаял в темноте. Не забыл всю крапиву растрясти и прясло шапкой обмести, где муку было видно. Шибко шел к пню, надо там штоб муки не было видно. Натаскал сушни- ку, листвы высыпал. Теперь не ятно будет. Натянул шапку и радостно зашагал в лес, в чащу: светать начинает, хо- рониться пора. В неделю Никита всю муку и пшеницу перетаскал. Взял у бабы топор, нож кухонный, котелок, спички; в самой чаще нарубил колья, пристроил ба- лаганом, засыпал листвой, сверх землей, а там опять чащи, так что неятно, что хибара. Чаща и чаща. Да в эту чащу и не всякому в охоту залезать. Сбоку болотце. Вырыл ямку, как колодец—всегда вода, чистая холодная. Ля- гушки только одолели. Днем сушник сбирал, стаскивал, к вечеру рубил, окладывал, штоб вече- ром вязанками стащить в деревню—на зиму. Хлеб-от по-миру насобирают, а дров-от, кто даст? Ночами приходил домой, когда спали ребята. Видеть их боялся. Открсь- ет дверь, слушает: спят—и легко на душе. Здесь свои, родные, но смотреть не смотрел. Зажгешь огонь, обнаружится и кончено—сымают, а либо робята выдадут. И хоронился со старухой. Больная, хворая, а ласковая. Словом не упрекнула Никиту, а ласкала, гак могла. Сколь есть, Никитушка, все твое. Большего не спрашивай, хво- Тая я. Сердешный ты мой. В деревне чудное, сказывают. У Никитовой бабы хлеб завелся, дрова у плетня лежат. Хоша и не то, штоб хорошие, зимние, а ладные. А што Прасковья заводила квашню, так несколько баб видели. Глядят, у Прасковьи печь топится. Одна заглянула, другая—Прасковья хлеб сбирается печь, и мука ладная. Поспрошали. Каждой поди любопытно знать, откуда этто у нищих мука, когда ребята по-миру ходят. Ничего Парасковья толком сказать не могла, а что и сказала, так бабы не поверили. Прасковьиных ребят пытали— откуда мука. Ребята сами ничего не знали, а только рассказали, что у них мука появилась в большом мешке и пшеница. Бабы судачили, шептали, до мужиков дошло, а там до властей и пошло. Только и разговору о Прасковьиной муке, а тут бабы дрова заприметили. Не •было дров, а стали, да с каждым днем все прибывают. — Неладно. На домового свалить не пришлось—сами уж в него не верили. А начальство озаботилось.