Сибирские огни, 1924, № 4

ваться, штоб избу не сожгли. Без избы всем конец. Ну, засим прощевайте. Хлопнул рукавицами и пошел из избы. — Как же это ты так,—сказал пред. — Так и вышло... Ошибочка маленькая. Без сердцов, а так.... А теперь, вишь че... Одна неприятность... Нехорошо Никите. Сидит за решоткой, как зверь. Сын бабки приходит, злобится. Пристрелить обещается... А долго-ль до греха. Бабкин сын милиционер—с винтовкой. Стрельнет и только, а там шесть ртов, да баба хворая. Кто их кормить станет. — Ну бабка, скажем... Бабка што? Опять же ей и годов много, опять же одна, и муки у ней хватит семью прокормить, а она одна. Детев у нее трое, все при деле, у всех хозяйство, все такое... Ну убил—так ведь без сердцов, так, ошибкой, чего же злобиться то. Коли бы с сердцов, али так— придумал бы раньше, с умом стало быть—ну тогды другое, а то, эх... Нехоро- шо вышло. Бабкин сын Егор—человек злостливый. Все норовит ударить, обидеть. А Никите и так не легко: шесть ртов, да баба хворая. — Николай Левонтьич, отпусти, сделай божескую милость, не сбегу, вот те хрест. Ну, куды я от робят то... Пра слово, отпусти... Шестеро их, баба хворая... Сам знаешь, хозяйство сгинет. Мужику без хозяйства петля. Пра слово... А бабка, так вот, как перед иконой,—ошибочка вышла, без сердцов. Верили Никите, что без сердцов, а не пускали. Нельзя—закон требует. Днем Никита по деревне с дозорным ходил за милостыней—есть нечего, в волости не кормят, у робят че возьмешь—сами кабы с голоду не подохли. Где кусочек дадут, а где «несчастненького» и щами покормят. Сидит Никита ест, а баба на лавочке супротив его, подопрет рукою щеку и глядит, глядит на убивцу: разве увидишь еще где такого. Выспрашивает, а Никита жует, подтирая щи куском хлеба, и говорит тихо, как будто не он убийца, а кто-то другой, а он так, со стороны. — Да я што... я ничево... Я сказываю ей: отдай, а она нет. Ведь робята то есть хотят... Вишь ты, дело то какое... Ну опять же она... Дежурным был Егор—бабкин сын. Злобный, сердитый. На Никиту и гля- деть не хотел. Не пустил Никиту по-миру за хлебом. Хорош и так,—по- сидишь. — Смена Егору завтресь—дождусь, можно седни и не пожевать—не впервое,—думает Никита, прижавшись в уголке.—Так то лучше и исть мень- ше охота, да и дремотно—дума в голове меньше бродит, не вередит ее— голову то... Дремлет Никита, не хочется думать, что хорошего сейчас в голове най- дешь,—а думы лезут сами, нехорошие. — Хушь до-ветру сходить,—потянулся Никита и встал с места. Посту- чал в дверь, послушал.—Егор Иванович, пусти хушь до-ветра. Загремел засов. Вышел Никита, прищурил глаза от свету. Ишь как зашпаривает. Весна близко—ниче не поделаешь. Егор шагал за ним с винтовкой. На улице пьянит. Снег иструх; ступишь, лохмами обрывается, капель- ками блестит, а под ногой—сырость. Еще день-два и загудит, заревет ручьями, запоет радостью весенней.