Сибирские огни, 1924, № 4

Вырвал руки Никита, сдавил горло бабке, осела она, охрипла, повалилась, а Никита выл свое: отдай, бабонька, отдай. Вывернулась старуха, отошла и плюнула в Никиту. — Душегуб, сгинь, нечистая сила,—и с новой яростью вцепилась в Ники- ту. Присел он, взвыл, света не взвидел, а бабка на нем, рвет, колотит. Завертелись, заерзали по полу звериные, налитые кровью. Холодное в руку ударило: пестик. Хватил им бабку по голове—смолкла бабка, стихла, свалилась с него и замерла. Вылез Никита из-под бабки, поглядел: бабка похолодела, голова вда- вилась, примялась, руки подвалились. Седенькая, старенькая, свалялась, юбки нехорошо, зазорно поднялись. Руки под себя комом. Поправил юбки, положил бабку на спину—так пригляд- ней. Трижды перекрестился на образ и низко поклонился бабке. — Прости, бабонька, не думал... Мучку взять только хотел, а вишь че приключилось. Прости окаянного. Сказывал, дай без греха... Оно бы и лучше было. Перекрестился еще раз, вышел в сенцы, запер дверь на притык, насыпал большой мешок муки, взвалил его на сани и тихонько тронулся к своим. На повороте еще раз оглянулся, перекрестился, не снимая шапки. — Вишь ты, че приключилось-то... Лучше уж ты бы без греха дала, ба- бонька. Грех-от какой. Не успел и лепешки отведать, как пришли, из волости люди, с ними сын бабкин Егор—милиционер. — Ну, Никита. Собирайся. Никита почесал в затылке, улыбнулся по-детски, одними глазками, пред- седателю: — Куда же этто, Миколай Левонтьич? — Куда? Вот и туды. Бабку-то кто прикантарил? — Эфто вон нащет чево... На совсем што-ль? — Чево это на совсем? — Сбираться-то? — Конешно, не для удовольствия. — А как же, Миколай Левонтьич, робят-то я? Помрут с голодухи? — А зачем старуху убил? — Так приключилось, без злобствия. Притча така вышла. — Притча,—обругался бабкин сын.—Покажем тебе еще притчу, душе- губ проклятый. — Вы сынок ейной будете, што-ль? — Сынок, я покажу тебе сынок. Живо собирайся. Буду еще с тобой лясы точить. Сволочь подзаборная. Никита сжался, замолк. Предвика торопил—ждать некогда... Натянул Никита азям, шапченку, отрезал ломоть хлеба, завернул в тря- пицу и сунул за пазуху. На лавке стонала баба. Перекрестился на передний угол. Вот и вся недолга. Могим. — Идем,—сказал предвика, повертываясь к двери. — Прощай, Прасковья,—шмыгнул носом Никита.—Тако вышло... Ниче не скажешь. Корову то, того, береги, не отдавай, а коня, ежели што, продай. Робятам, сгоноши им че из старья, пусти по-миру. Иначе помрете. Вот че... Муки то не столь много... Надолго не хватит. Не давай робятишкам бало-