Сибирские огни, 1924, № 4

Жизнь для Никиты, что решето,—заполнишь, а все утечет, и так без конца. И никакой надежды. — Хушь бы примерли которые. Никита всех любит, всех жалко и бабу жалко: хворая она, безногая, а померла бы—лучше было: взял бы другу, здоровше да крепче. Хозяйству бы подспорье... А это што. И ребят жалко, да рази теперь всех прокормишь. Однова попримрут. — Мелкота, некуды их. Только што исть и могут. Деревня •—что пиво хорошее. Пенится, вздымается, выхода ищет. Старое кончилось, нового нет, а душа ищет его, рвется: дай его, дай! Люди обновились: песни новые, сказки другие. ...Где староста шапку ломил, начальства ждал, поклоны поясные дожил, там... кончено... ...У предвика заботы полон рот. Тут налог, там земельный надел, там неделя голодного, а тут школы ва- лются, дров нет, топить нечем... На сходе первым, в ячейке—подживи, под- толкни... Вертится, ходит ходуном без устали, без передышки. . — Товарищи!.. Революция требует!.. Товарищи!.. Поволжье голода- ет!.. Товарищи, да разве мы можем молчать... Товарищи, все на подмогу школе!.. Молодежь—дети—наша смена... Смена должна быть бодрой, здоро- вой, сильной, крепка, а ежели мы... И летит дальше... Слово бросил, пищу дал —лети дальше, оживляй но- вых, поддержи... Эх!.. ...На сходках людно. На улице жгет морозом, а в избе душно. Тут стари : ки, молодые, бабы—тоже норовят впред. Лезут, говорят, а давно-ль—пик- нуть не смели—не бабьего, дескать, ума дело. Никита тут же. Глядит, забился в уголок, выйти не смеет, сказать не знает как. Боязно... Выйдешь, а другой и брякнет—куды прешь, забыл, как летом курей то воровал. И язык не шевелится, боязно. Слушает. Словно про него говорят, про бедноту, а сам свое: не нашем- ское тут, ихое. Наше дело маленькое... Нам бы тово... Прокормиться бы... Вот што. Махнет рукой и тихонечко выползет к дверям: пойтить хлебца поза- нять, ребятам исть надо... Люди живут —капельками к новому тянутся, старое еще тянет гирей от часов, а все же вперед, как часы, а Никита сторонкой. Поскребет в своей белой бороденке, голубые глазки смотрят дитей, и улыбнется: да мы што... И все. В Никите больше ничего и не было. Весна на пороге. Вот, вот перешагнет и обожжет солнечным кипятком белую Пелену, закуржавит ее, заажурит и зазвенит тонкими иголочками, проткнет насквозь решетом. Взрыхнет снег и не пройти, не проехать. Прозвенит и оголит землицу: тут и пашня. Никита и думать забыл о пашне. Пшенички на посев нет, Серко умаял- ся: подкормить бы—ну тогда можно и пахать. — К Митрию надо. Даст, поди?.. Должон дать. Компанион, поди...