Сибирские огни, 1924, № 4

Слышит Лобов, как бьется сердце и у себя и у ней. Обнял—не вырывается. Только дышит часто-часто. Жжет всего горячим телом. Во рту пересохло у Лобова. Голова закружилась. Крепко прижался тряский и жадный... — На кровать бы,—мелькнуло в мозгу. Поднял легонько тяжелую, потную и положил. А когда близко-близко прилег—не далась. Увернулась. —- Степа! Нельзя! Не таковская я! Не дамся! Не ластись! Не льни! Оборвала. Перевела дух. — От людей стыд. Шесть лет жила без этого. Видишь я какая... Не за этим звала. Если любишь, так люби по закону, а не эдак.. Опьянел Лобов. Вся голова хмелем помутнела. Да сдержался. Пальцами хрустнул до боли. — А как по закону? По-советски—согласен, а в церковь совесть не дозволит. От товарищей стыд. Опять подсел. Глазами жаркими накалить. Поцелуйными обнимками за- лихорадить. — Нюра, Аннушка... Коммунист я, сама знаешь... Мне ли идею на попов- ский ладан, да гнусоту менять? Крепка Анна Корниловна. Недаром с малых лет в сибирских морозах да метелях куржевела. У хороших людей без попа ни одного дела не делается. А на своды пойди—вся деревня просмеет. — А что, много дала тебе твоя коммуния? Все коммунисты с редьки на хрен переколачиваются. Вон Ванька Жиган, коммунистом был, а сейчас пять работников держит!.. А-церковь что? Под венцом голова не отвалится. G испокон в этом смеху не было. А потом заластилась. Телом жарким до костей прожгла. Руки мягкие вокруг шеи в перегиб свила. , Вся политика, что за шесть лет скопилася, под горячими ласками, как берестина, скорчилась. Сказать охота Лобову, да от ласки сладкой щекотной оторваться не под силу. — Али не прожить нам с тобой с тем, что осталось? Что осталось, все твое, если я пришлася по сердцу... Вечер уж рукавами сумеречными махал над деревенскими околицами,, когда ушел от Анны Корниловны Лобов. На свежем воздухе разогнал сладкую истому глубокими вздохами. Под- бодрился, ремень захлестнул потуже, чтоб кишки не болтались. На дом каменный хозяйским взглядом глянул. — Крепок, не развалится! Кудлатую Жучку подозвал, погладил. — Ишь, тварь... По хозяйке... В перегиб под рукой свивается... П-шла! Оглядел улицу, через проулок вышел за околицу и гумнами, притонами: да огородами, как вор, затрещал плетнями к поповскому двору.