Сибирские огни, 1924, № 4

— Рассмеяться хоть бы! Да рот не свой. Так губы в раскосицу и расползаются. И Анна Корнилов- ца тоже. Вдова, а как девка краснеет. Скатертку пальцами теребит. И разговору никакого. Темная ночь под окном ставнями захлопала. Пошел Лобов домой угоре- лый и жадный. Что сказать собирался, на нутре погасил. Не мог насмелиться. Все сло- ва робостью облипли. Ждала Анна Корниловна—может скажет. Ведь недаром надумал зайти. Провожала до ворот—думала: — Не сказал. Стало быть завтра. А если не скажет? Дома одна сидела и думала долго. О завтрашнем счастье—жадно, до боли. — А если не скажет? Разлюбит! Не возьмет! На мягкой перине лежать невтерпеж. К подушке каленой прижалась крепким горячим телом. Ноги жаркие раскидала, разгорелась вся. Руки бе- лые Крупчатные мягкие нигде места не найдут. И под голову лезут и груди мнут большие и пышные. Одеяло на пол комом свилось. — Да и что это за житье, одной! Утром в сельсовет бежал Лобов. Колька встретил. Подмигнул хитро рас- косым глазом: — Че, эдаку рань поднялся? А потом хлопнул руками о стегна, рот творилом разинул. — Ну козырь! Иде вчера ночью тоску разгонял? У Лобова глаза острой утычью в Кольку. И руки в волосах завязли. — Дома. Разговоры каки рази есть? — Каки разговоры? Чудак человек! Кто напакостил, того и носом тычут!.. Жениться думаешь, али побаловаться? — А ты как знаешь? — Такой я уж сроду сознательный. Во сне видал! Хитрые воровские глаза строгими сделал: — Сикрет рази? Гордостью вздыбился Лобов. Хотелось, чтоб знали, и брехотни не хотелось. — Не в секрете дело. Узнает она, что в деревне блавостят, разболтал, подумает! Нахвастал! — Ничего, брат, не подумает. Дело на мази. Вчера спрашивал. — О чем? — Х...е^..м! О чем! Известно, не о бабушке покойнице! О тебе! — Ну! — Ну и кончено! Пристручена, брат, как сума в торока! — Ну! — Занукал! Вчера ворожить к Александре приходила. Я сразу под сум- .ленье взял. Пришил у дверей: — По какому случаю?.. Мололась, мололась—сказала. А потом гордо и веско: