Сибирские огни, 1924, № 4

никуда уйти. Целая склока, если вздумаешь в театр или в кинематограф. А сколько приняли беспокойства, когда заседания поздно кончались. Для сына коммуниста воспитание одно—детский сад, пионерство, комсомол, партия. Юлия Сергеевна закрыла лицо руками. Ее мальчик, Сережа, с его сини- ми глазками, лепетом, теплым тельцем, которое она так любила мыть. Жа- лобные, стонущие рыдания потрясали все тело. Было в них непомерное стра- дание, прощанье с молодостью, с жизнью. Степан Ильич обессиленный сел на первый попавшийся стул. — Что мы делаем! Сережу, Сережу своего родного делим. Сережу, ко- торый говорил... «Я своего пригоженького папочьку больше люблю, чем... шок... чем шокол...» — Не мучьте себя и меня! Что было—прошло. Назад не пойду... Юлия Сергеевна распрямилась, как под электрическим током. Жгучий стыд сжег бы ее, она бы разбила себе голову о стену от унижения, если бы не хлынула на перерез волна безумной, все заливающей ненависти, кинувшейся в голову крепчайшим вином. Все смешалось, спуталось в одном желании бить, рвать, наносить смертельные удары. Взгляд ее сделался страшен. — Если вы так настаиваете, Юлия Сергеевна, то Сережа может и у вас остаться. Я буду приезжать, глядеть, как у меня сын растет. Может быть в Москву переберетесь? — Вы должны мне дать возможность уехать с ребенком заграницу. — Как это? Вы что-ж там делать будете? Юлия Сергеевна пренебрежительно пожала плечами. — Я?! Доктор математики и ботаники. Знающая, кроме французского, испанский и итальянский. Не найду себе дела?! — Та-ак. Значит, из партии выходите? — Да. И не дальше, чем завтра, подаю заявление. Мне надоела эта кол- готня, никчемная толчея... mi naude ru d a ns Ie vide. — Ну, не при мне писано... А в таком случае, вы ребенка в глаза не увидите! Езжайте одни, воля ваша. Моего ребенка будет воспитывать только коммунистическая власть! Лицо Степана Ильича вдруг постарело, легла на него холодная окаме- нелость, глаза глядели прямо, беспощадно. — Да... и такие вот особы, как были здесь сегодня! Такая, которая смела явиться в дом, где жена и сын любовника. Почему вы так торопитесь? Что это значит. Вот три недели: приходите, ночуете здесь,—величайшее от- вращение исказило ее лице,—ложитесь со мной на одной постели. Наверное, близки с ней! Близки?... О, подлец! Степан Ильич согнул плечи, взглянул зло, исподлобья. — Не ругаться. Мы с вами не раз и не два говорили, что связаны мы только партийными делами. А в любви мы свободны. Агафья Павловна, това- рищ Хлудина, побольше других себе цену знает. Да и верно. Не ваше дело. Не можете меня спрашивать. И стыдно говорить такие слова: «любовница, любовник». Они у вас, у образованных дворян считались похабными, а мы их нипочем не употребляем. Вычеркнуто. — Мы во всем должны быть свободны. Почему же вы навязываете сыну коммунизм? Он сам выберет, кем ему быть. — Вырастет и выберет. А пока он будет тем, что и я. Не слова, а шип, стиснутый пламенной ненавистью шип, вырвался из ^HR»'. ir\......