Сибирские огни, 1924, № 4

— Совершенно не желаю ехать заграницу! Что мне там делать? — Ну, просто... жить. — Не имею никакого желания там. жить. Улыбки не было. Только губы растянулись бледно и скучно. — Но как же так? Вы как будто даже в нашу конечную цель не вери- те? Ошибки... уклонения... конечно. Но ведь вместе то мы найдем дорогу. И у меня бывают минуты слабости, неверия в себя и окружающих, а потом как то все приходит в равновесие. Я большая насмешница по природе. Не моя вина, что вещи представляются мне с комической точки зрения... но есть нечто, над чем нельзя смеяться. Не выходит, если бы и хотел. И неприят- но, когда другие это делают. — Извините, товарищ Тельпугова. Я очень устал. Трудно выразить как. Я очень люблю природу. Никогда не переставая, хотя одно время эта любовь была под запретом. Потом, кажется, разрешили. Я не думал, мать она или мачеха, мастерская или храм. Я без благодарного счастья не мог видеть за- ката солнца между деревьями, первых листьев, грозы, моря, сумрачных зим- них, прозрачных летних ночей. Я слышал, как поют звезды, море. Я слышал это для себя. А вот потом, кто то неловко повернул рычаг, спутались по- лотна, повисли декорации. Недавно ходил, смотрел весну. Ничего... никакого впечатления. Так устал, что ничто уж не производит впечатления. Юлия Сергеевна молчала. Хотелось оставить все споры, все разговоры, заплакать и среди слез сказать: «Вы ничего не знаете? Вы не знаете, какое несчастье свалилось на меня?». Но вместо этого она медленно проговорила: — Помните, я встречала вас студентом, когда приезжали в Россию... У вас, кажется, прекрасное имение было, где то под Сызранью? — Как же, как же! У папа и маман было имение, отягощенное всякими банковскими долгами и вторыми закладными. Окончил Петербургский уни- верситет. Пережил патриотическую лихорадку с температурой в сорок гра- дусов. И на румынском фронте конвертировался. Это был номер! Фильма высокого интереса, три тысячи метров, спешите видеть!.. Победно отправи- лись домой, в Россию, везде приходя на помощь крестьянам в захвате по- мещичьей земли. Разбивали винные склады, пили. Я, кажется, тоже пил. А потом три года служил, конечно, не служил, работал в разных ЧК и ГПУ, как юрист. Из непрочного матерьяла я: захворал. Лечили. Послали в финот- дел. Работал в прессе. Тут последовало наказание за строптивость и соб- ственные мнения. В распоряжение ЦК. Знакомые начальники отделов звали к себе, остаться в Москве, но ЦК распорядился—сюда. Как же! Предуиспол- кома, специалист по работе в деревне. В большом городе опьяняешься, а здесь... здесь ужасно устаешь. Ведь его уж нет... Он не живет. И она хотела помощи, сочувствия от .мертвеца. Он опустил глаза. «Как бы уйти от него, как бы уйти?». И опять на помощь пришла спасительная ложь, одна петля из бесчис- ленных. — Сережа меня, наверное, ждет. Ну, поправляйтесь. Заходите к нам! — Когда отдохну. Очень благодарен. А когда Юлия Сергеевна ушла, Амбразанцев тщательно осмотрел всю комнату, разделся, аккуратно сложил платье, принял один за другим два горьких, как полынь, терпких порошка. И как только лег и, ровно накрыв- шись одеялом, закрыл глаза, как будто отдаленный шум поезда—в ушах его зазвучало, звучало уже полгода: «у..ме..реть, у. ме..реть... Зачем тянуть эту