Сибирские огни, 1924, № 4

— Враг!.. Какая может быть здесь снисхожденья? Эй! Трогайте, ребя- та! Да ну их... с канителью этой!.. Пошел! Тронулись. Уходили назад бабы, избы, огороды. Вдова тоскливо глядела туда, где за пряслами чернели кресты. Кругом все умолкли. 22. Медный рев. В городах багрово плескались красные полотнища. Затихала кровавая страда. Разгоралась под февральскими, еще не окрепшими, еще пугливыми зорями, живая жизнь. Хоронили мертвых. Реяли знамена, знамена, знамена. Золотом горели трубы оркестров. Рвали влажный холод медные голоса. Тысячи ног утаптывали рыхлый, вялый снег. Над тысячами голов, вместе со знаменами, колыхались, высились гроба, десятки гробов. Тысячи ног утаптывали путь к братской могиле. На горе, господствуя над городом, желтея свежими комьями глины, лег- ла она, готовая принять в тихие недра свои десятки погибших. Широкая братская могила. Она зияла отверстым чревом своим. Она безмолвно, но не- умолчно кричала в холодные, увитые жидкими облаками, небеса. И ее крик отражался в реве меди, в переливах похоронных песен, в шуме движущейся, неудержимой толпы. Из предместий, через старые темные мосты, по шумным улицам, шумно' катились потоки, вспыхивающие красными знаменами, красными вскрика- ми, красной бурею. Текли толпы. По обледенелым тротуарам останавливались любопытные. Их срывал, уносил с собою поток. На их место становились новые—и эти новые также уносились, растворялись в шуме, в колышащемся движении ты- сяч. И еще, и еще... Толпою с тротуара вместе с другими унесены были Королева Безле и Желтогорячая. Ошеломленные, испуганные чужим многолюдством, они ме- тались в потоке. Они пытались вырваться, уйти, но не могли. И, покоренные стихией, они шли в толпе, а над ними хлопали и рдели знамена, а впе- реди них плыли над головами гроба. Они молчали, сжавшись, цепляясь одна за другую, постаревшие, жал- кие, ненужные. И, не слушая, слышали они назойливый, выдающийся в уши победно-похоронный грохот и рев меди... Текли толпы. За ними оставались любопытные, уцелевшие от потока, разглядывающие уходящее многолюдье. У калиток, у ворот, возле под'ездов, липли они, переговариваясь глухо, тая в себе свое, скрытное. У запыленных февральским морозом окон таились глазеющие, и, когда окна жалобно сотрясались от медного тысячеглоточного пения, глаза у них темнели, и они слегка отодвигались в сторону... До братской могилы, через весь город, дрожал медный рев. Он катился над улицами, он бился о стены домов, он влипал в окна. Он был назойлив, властен и неотвязен. Он бил. И, наполняя город, наполнил он и трехэтажную тюрьму, рассевшуюся за рекою и сторожащую город. А в тюрьме у окон—бледные, посеревшие. Они rnvmamT и ггтмшят чтг>т МРПНКШ ПРИ И nuu лимяют