Сибирские огни, 1924, № 4

когда несколько пьяных офицеров свалились на скрипучую хозяйскую кро- вать, когда в третий раз смененные свечи оплыли и затрещали. И ад'ютант, менее других пьяный, почувствовав усталость, увидев, что оборвалось веселье, зевнул, потянулся и сказал. — Ну, пора отдохнуть!.. Завтра еще один переход. Шагнем—и крышка! Стали расходиться. Спавших не тревожили—всех, кроме Королевы Безле (наплакалась она, да под плясовую и уснула). Королеву Безле хорун- жий пожелал увести к себе. — Погреюсь я!—пьяно хохотал он.—Эта туша очень мне нравится!.. Но, когда толстую стали расталкивать, когда растормошили ее, согнали ее тяжелый сон—она вдруг вскочила, дико раскрыла глаза, бледная, оплыв- шая, затряслась, закричала: — Ой, спасите!.. Спасите! Спасите!.. И долго так кричала она бессмысленно, страшно, дико, пьяно: — Спасите!.. А когда пришла в себя, жадно пила ледяную воду (постукивая дрожа- щими зубами по чашке) и ничего толком не могла рассказать. Пели петухи. Кичиги были уже совсем высоко. 14. Глава несуразная. Эта глава—самая несуразная: где же тут расскажешь, как коврижкин- ская стая голубою ночью (Кичиги стояли уже высоко) скатилась с хребта, врезалась в спящий белый отряд, откромсала от него добрую половину (а в половине-то этой красильниковцы, истребители, гроб), как смяла хвост от- ряда (тех, ненадежных), как обожгла внезапностью, огнем, яростью; как захватила добычу? Где же тут все расскажешь?.. Коврижкин так и расчитывал: обрушиться на врага внезапно, ночью; обрушиться тогда, когда он забудет о всякой опасности (полковник Шеме- тов сладко грезил о скорой встрече с самим атаманом; штабные лихо отпля- сывали и блудили с женщинами!); когда удар будет значителен, крепок— и сокрушит. Голубая тишина была в деревне разорвана трескотней пулеметов, кри- ками, воем. Голубая ночь вспыхнула частыми, короткими огнями. В голубое спокойствие вторглись крики ярости, отчаянья и дикой, звериной, таежной злобы. И полковник Шеметов, разбуженный шумом, кинулся, торопливо одев- шись, из избы, метнулся, закричал на вестовых. А потом без цели палил из нагана, пока не расстрелял всех патронов. И только тогда пришел в себя, очухался, сообразил. К нему стянулся офицерский отряд. Но стягиваться уже было поздно: нападавшие обложили отряд с трех сторон и жали его вниз, под угор, на речку. Коврижкинские бойцы оттеснили хвост отряда. Там побросали винтов- ки и заорали. — Братцы!.. Товаришши!! Сдаемси!.. Сдаемси!.. Но в голове, там, где офицеры, где зеленые ящики, где фоб и све- жие крепкие лошади,—там их встретил запоздалый, но горячий отпор.