Сибирские огни, 1924, № 4

— Ниче, проживут,—хмыкнул бабкин сын.—Свет не без добрых людей, лрокормят. И вдруг, повернувшись к Никите, протянул ему кисет:—кури, там в остроге то не очень балуют. Никита свернул собачью ножку и затянулся. — Да,—протянул Егор,—а я думал оправдают, уж больно вид у тебя жалостливый, тогда бы вместях домой... Хоша не стоит тебя возить-то... Сукин ты сын. За што старуху то задушил? — Тако вышло,—вздохнул Никита.—Не серчай. Бабка была хорошая, лепешками кормила, а грех вышел, што-ж поделаешь,—и, помолчав с минуту, добавил. — Вот што, Егор... тебе домой, завтресь дома будешь, а мне здеся долго жить-то, отдай табачек. Ты новый возьмешь, а здеся не достанешь, все же хушь душе маненечко легче будет. Егор вытащил кисет. — Тебе бы ровно не полагалось, ну да ладно,—и высыпал весь табак в пригоршни Никиты. Пришел конвой и взял Никиту. — Кланяйся на селе то, пущай лихом не поминают. Скажи старухе—н^ год, мол, с половиной, а ежели милость будет, так ране выпустят. Все может статься. Прощевайте. Звякнули винтовки, и Никиту увели...