Сибирские огни, 1924, № 3

Два дня металась Юлия Петровна по городу, разыскивая Петьку. Два дня плакалась- она приятельницам, ахала, стонала. А на третий день, когда Петька, запыленный, грязный и вспотевший, влетел до- мой, она всплеснула руками и от великой радости принялась его ру- гать на все корки: — Гад ты этакий, сердца у тебя нет! В гроб ты меня уложить задумал что ли? Где это тебя черти носили?.. Душ/ ты уменя вымо- тал всю!.. Куда бегал? Куда, говори, паршивец?! Но Петька невозмутимо и равнодушно отмахнулся от ругани и попреков — Вы бы, мамаша, накормили меня лучше... Все ругаетесь да ругаетесь. А я голодный ходи... Никакого сочувствия у вас. Юлия Петровна, поругивая и на ходу поплакивая, накормила Петьку. И жизнь потекла по-прежнему. Бегал Петька в свой клуб, таскал оттуда книжки, которые не дочитывал до конца; пугал мать всякими неожиданностями. В клубе к Петке, после его похода в Хомутовское, стали отно- ситься с некоторой завистью. Его расспрашивали о том, как он отряд догонял, как с белобандитом встретился, как белобандитов Макаров и другие изловили. Петька воодушевлялся, рассказывал это подробно, немного прикрашивая, немного привирая. У ребят загорались глаза. Они похваливали Петьку и воспламенялись решимостью следовать его примеру. Подавленные его похождениями, они выкапывали из своей памяти все слышанное от других о разных боевых подвигах, об эпизодах борьбы с белобандитами. Но они сами чувствовали, что их рассказы—с чужих слов—тускнели перед Петькиной действитель- ностью. А он задавался, форсил. Он уже строил планы о том, как его примут добровольцем, дадут настоящее ружье, пошлют с отрядом. Правда, военкому отряда Петька на глаза все-таки попасться боялся: чувствовал, что тот не пошутит, что того не так-то легко возьмешь. Порою на Петьку нападало временное, какое-то смутное, не- определенное раздумье. Среди сутолоки и возни в клубе вдруг вспом- нит он деревенскую улицу, толпу на ней и в толпе связанного высо- кого человека, который смотрит в упор с неудержимой ненавистью, который зло и гадливо говорит; — 9 т о ты, змееныш!?.. Петька встряхивался. Петька гнал эти воспоминания. Петьке по- чему-то становилось стыдно. И не знал он—откуда и почему этот стыд. А вокруг него без остановки текла шумная, многотрудная, боль- шая жизнь. Каждый день в газете печатали о поимке белобандитов, о раскрытых заговорах, о расстрелах. Каждый день в Петькиных ушах отдавалось:—„вывести в расход", .поставили к стенке". И сло- ва эти стали такими простыми, обыденными, изношенными. И слова- ми этими Петька, как и многие вокруг него, бросался легко и без- думно. И если у взрослых, у больших что-то замирало в груди иногда, когда с серовато-белых страниц газеты черной черточкой метнется в сознание короткое, бьющее —„к высшей мере наказания", то для Петьки что-же могли значить эти слова, для Петьки? Петька поддразнивал мать, когда она недоумевающая, ошелом- ленная, трусливая, плакалась: — Вот опять, говорят, вчера двадцатерых к стенке поставили... В подвале, говорят...