Сибирские огни, 1924, № 3

•— То то. Так-бы и начинал. F\ то воровство, да то, да се... Не воровство, а свое собственное. Потому как теперь коммуна. Слышал? .. И долго еще шептались, поглядывая на раскинувшуюся, будто бабью грудину, поля... * * * Ночью в степи по августу зябко. Брали мужики на ночевую полушубки, кошму, и вечером зажигали костры. Так ждали полночь. Полночь в степь шла с петушиными кри- ками и с особенной полуночной жутью. В рассказах о были, ведьмах, о чорте, о злобе неотпетых обы- чаем мертвецов и еще о многом, дедовском, вековом, ядреном—шло время. Одного не говорили мужики: о своих достатках. Боялись и рты зажимали, ежели что. Царила в деревне рознь. Сын не верил отцу, отец не открывался брату и так—все. Думали: — Ты ему в явь, а он те по миру свиснет. И пошло гулять слово. А там отряд грянет с реквизией. Поди, выкручивайся... Мужичек-беднячек Митяй Иванкин рано с беседы сегодня ушел. Осердился. Крепкий хозяин Данила Карпов с костра его снял: — Ты, говорит, постой, а мне сесть впору. — Дак ведь место-то я занял—вз'ерепенился было Митяй. — Ладно. Посля разсчитаемси. Прись дале... Так и пришлось место ему уступить. Одно Митяй знал, когда шмыгал лаптями к телеге своей по жнивам: Ежели не уступить, он с тебя долг стребует. Деревня-то вся дворов тридцать. Десяток из них кулацких, остальные в тягле под ними. И эдак с'извека. Залег под телегу Митяй грустный. Лошадь над изголовьем овес почвакивает. Редко он ей доста- вался бедной. У хозяина—квас, у скотины - мякина и вместе обоим— жизнь вечной осенью сентябрьской личилась. Скучно... Совсем было задремал в думах своих мужкк. Только слышит вдруг: лошадь перестала жевать и на поводьях дернулась беспокойно. — Что бы то быть могло? Л? Слушал: В кудластой бороде ветерок еле чутко запутался. В груди сердце—тук да тук. Жутко... Чуялось во тьме чужое что-то... И будто шопот оттуда, где копны из теми. В поднебесье высились. Жнива опять-же... Заяц иль мыши, иль нечисть какая. Кто может знать, чем темная ночь дышет. ...Крался Митяй кошкой... * .ь * * . Копны казались в потемках большими, с целую гору. Стояли они молчаливые, насупившиеся, пахли теплом и чем-то ядреным и хмельным. Солома колола руки. Васька, затаив дыханье, вытаскивал сбоку только-что завитой небольшой копенки плотные пшеничные снопики и передавал Клещу. Тот ножницами остригал колосья. Падали они в разостланный под ногами пятипудовый чувал с мягким бархатистым шорохом. Чувал наполнялся быстро.