Сибирские огни, 1924, № 3

— На собаках приехал кто-то. Упряжка-то какая, посмотрите, с султанчиками. Как на масленицу, ха, ха! А 'потом выпрямился. Головой с силой тряхнул. — Тьфу, ей-богу, в голове каша горячая. Вы знаете, товарищ Лисевич, с двух часов не присел даже. Со штабом... вы спрашиваете? Совершенно неизвестно. Вот в два часа, говорю, был звонок. Я был у трубки. Совершенно случайно. К похоронам жертв готовились, хотел в город звонить. Схватил трубку, и кричу ,да, да", и в телефон слыш 4 но, как трескотня пулеметная идет этак секунд пять, а потом голос: „Я, Тряпицын, ой, ой, нога... Наумов" и другой голос: „Я Наум..." и оборвался. Провод, верно, повредили. Полагаю, что в штабе все по- гибли. Хорошо еще, что военная станция работает—единственная связь. Артемов соскочил со стола и присел на корточки, разминаясь На столе долго и глухо зазвонил телефон. — Да, да, крепость, слушаю... Да... ранен... что... элементы, ка- бель... да... все... Артемов растерянно оглянулся и остановил обкуренные устало- стью глаза на мягком козырьке котикэвой шапки. — Вот вам и сведения. От штаба отогнали японцев. Наумов убит. Тряпицына нашли раненым. Жив еще. Японцы засели в женской гим- назии против аптеки и отходят в казарМы. Боятся за военную теле- фонную станцию. Это недалеко от аптеки. Просят прислать элементы и проводов. Чорт знает кого послать. Ни одной подводы. Артемов хрустнул пальцами и совсем легко вприпрыжку выбе жал на улуцу. У крыльца, выгрызая из-под себя снег оскаленными жадными мордами, лежали собаки. У Орона далеко высунутый из пасти темно розовый, как сок раздавленной клюквы, язык дымился и дрожал. — Чьи собакй? Ваське хотелось сказать гордо и небрежно: „мои". Но какая-то зацепа внутри, тонкая и хрупкая, которую от сильного вздоха можно порвать, мешала. Потер Васька нос полой дошки, на крыльцо поднялся. — Моя приехал. Чего нада? Артемов говорил быстро, ТРЯСЯ Ваську за рукав: — Можешь отвести в город? Знаешь аптеку, против телефонная станция? Сейчас все принесу. Пожалуйста, друга, га. Скорей только, скорей. Васька головой кивал. — Мозна, мозна. Один поеду, давай. Легко бежит нарта по дороге Чнырахской. Мимо, как во сне быстром, проскакивают редкие придорожные строения да снежные горбатые сугробы, да табачной коростой покрытые низкие еловые лесины. От города и колонии гул взрывной в уши бьет плюхами крик- ливыми. И от гула этого приседают на ходу собаки. У батареи самой лег Орон на снег, морду в снег зарыл. Дро- жит, шерсть осенней лиственной хвоей ощетинилась. И собаки за ним полегли. — Та-та, Орон, та-та! Орон еще глубже морду в снег зарывает. Слез Васька с нарты, к Орону. Морду поднял. У Орона глаза, как крупные орехи кедровые на заре росной — темные и влажные. Лязгнул зубами. Будто говорит: