Сибирские огни, 1924, № 3

На паркетном, еще румяном от мастики и воску, полу в гулком зале в доме золотопромышленника Акермана, как на привале, поме- стился взвод Васьки. Под электрической люстрой пыль от барахла партизанского об- лаком сизым стоит. Васька на шкуре оленьей, ноги под себя и смотрится в парке- тину жирную, как в дно деревянной лакированной чашки. Хорошо, думает Васька, никогда в фанзе моей такого полу не будет, хоть вы- лей на него бочку жиру дельфиньего и никогда мамки такой не бу- дет, какая сегодня в столовой прошмыгнула, как кабарга стройная. А кто она? Отчего в спину ей смотрят испуганно и брезгливо, как на зверя трясинного, гадливого, и слова в сторону сбрасывают: — ... знаменитая... контр-разведка, говорят, политических секла шомполом. Ужас, ужас!.. Она обернется, как волк на охотника, лоб—платочек беленький, с губ сухоту слизывает: — Боже мой, по нужде в контр разведке служила, а остальное ложь, ложь! Трепыхается у Васьки сердце и к ногам тепло ползет,"как после крепкой и черной кваксы корейской, когда на нее посмотришь. Гла- за—ночи сентябрьские, холодные и пустые из под бровей собольих глядят, а губы—пухлые, узлом—мясо гор5ушачье, сырые и красные. У черных скал за марью Албанской много козуль таких в ложбинах пасется. Ночью Ваську, как огнем от костра обожгло, вскочил на ноги. В столовой пол мягко молотят много ног. Стулья, как живые, шарахаются, кряхтят. Голос визгливо жуть смертную хлещет. — Товарищи! Куда? Господи, за что, а-а а... Боже мой, у вас служить буду, милые, а-а-а... И другой —густой и раздраженный: — Арестовать велено. Там ра?берут в трибунале. Нырнули в дверь. Тихо стало. Васька к соседу. Тот тоже на овчине сидел божком китайским. — Чего, однако? — Это, верно, ту, что в контр-разведчицах, зааредстовали. Стерва, кажут, была. Цокнул Васька. Лег пластом на шкуру оленью, не спится. — Цо, цо, цо, однако, красивая „мамка". Были -б у моей мамки такие косы, как шерсть у огневки-лисы, как вода в речке Черной у Пронги, купил-бы мамке красивых гостинцев. Шибко красивая „мамка"! Жалко! Однако—убьют, однако—нет. И жмется к Ваське раздумье грустное, и от раздумья того в груди больно и жалостно. А другой ночью, придавленной ветром теплым, тучами бурыми, замараной, как плевками, позвали весь взвод Васькин в тюрьму. Не знал Васька в чем дело до самой тюрьмы, обнесенной, как рядом черных зубов оскаленных, высоким деревянным частоколом. Вошли во двор большой и пустынный, как тундровая низина, и тоже не знал, пока рыжий и флегматичный сссед не сказал: — Верно, которых контр-разведчиков в расход приговорили ко- цать будем. И тогда у Васьки лоб и душа сморщились, как кожура у яблока печеного.